Verification: 424ddac4c9c290d4
Дневники
отрывки из записей обитателей и гостей Дубровиц, выписки, вырезки и другие бумажки с упоминанием Дубровиц
Когда-то у людей не было ВК и Instagram и они вели дневники, писали письма, а фотографии вклеивали в альбомы. Благодаря этому мы можем немного больше узнать о Дубровицах в далеком и не очень далеком прошлом.
ИОГАНН ГЕОРГ КОРБ
секретарь цесарского посольства, отправленного имп. Леопольдом I в Москву к Петру I в 1698 г.
Очевидец стрелецкого восстания и казни стрельцов.
Очевидец стрелецкого восстания и казни стрельцов.
28 июля 1698 года
«Два дня тому назад князь Голицын просил господина посла, чтобы тот не поставил себе в труд посетить его поместье. По этой причине и желая показать, что он высоко ценит расположение этого князя, господин посол выехал туда на рассвете. Поместье называется «Дубровицы (Dobroviza). Оно отстоит от столицы на 30 верст, или шесть немецких миль. Мы добрались до места ко времени обеда. Сам князь, ожидая с господином архиепископом нашего приезда, осматривал все окрестности с колокольни церкви, роскошно выстроенной на княжеский счет. Церковь имеет вид короны и украшена снаружи многими каменными изваяньями, какие выделывают итальянские художники. По окончании обеда, приготовленного с большою роскошью, мы предались приятным разговорам в восхитительной беседке, выстроенной в прелестнейшем саду. Беседа затянулась до вечера, когда внимание гостей привлек к себе приготовленный нам там усердием слуг ужин» .
«Два дня тому назад князь Голицын просил господина посла, чтобы тот не поставил себе в труд посетить его поместье. По этой причине и желая показать, что он высоко ценит расположение этого князя, господин посол выехал туда на рассвете. Поместье называется «Дубровицы (Dobroviza). Оно отстоит от столицы на 30 верст, или шесть немецких миль. Мы добрались до места ко времени обеда. Сам князь, ожидая с господином архиепископом нашего приезда, осматривал все окрестности с колокольни церкви, роскошно выстроенной на княжеский счет. Церковь имеет вид короны и украшена снаружи многими каменными изваяньями, какие выделывают итальянские художники. По окончании обеда, приготовленного с большою роскошью, мы предались приятным разговорам в восхитительной беседке, выстроенной в прелестнейшем саду. Беседа затянулась до вечера, когда внимание гостей привлек к себе приготовленный нам там усердием слуг ужин» .
На разсвѣтѣ, обмѣнявшись привѣтствіями съ Господиномъ Архіепископомъ и съ княземъ Голицынымъ, мы поспѣшно направились обратно въ Москву, а Господинъ Архіепископъ, который собирался ѣхать отсюда въ Персію, попрощавшись съ Господиномъ Посломъ, продолжалъ оставаться въ помѣстьѣ. Каждаго порознь изъ всѣхъ слугъ Князя Господинъ Посолъ одарилъ съ присущей ему щедростью, чѣмъ, вѣроятно, вызвалъ у нихъ желаніе почаще видѣть его у своего Господина.
ГАРНОВСКИЙ МИХАИЛ АНТОНОВИЧ 1764-1810
Полковник, адъютант и доверенное лицо Г.А. Потемкина-Таврического.
Полковник Михаил Антонович Гарновский—чудо своего времени: довольно будет сказать то, что он на восьми или девяти языках, кроме природнаго, изъяснялся, как бы природный того языка, на котором, из им знаемых, случалось ему разговаривать; писал отлично хорошо на всех. Императрица Екатерина II его любила, уважала, отличала; Гарновский всегда, во всякое время, имел право входить без доклада в кабинет к государыне.
822. Екатерина II -- Г.А. Потемкину
Сим свидетельствую, что я сама видела (и естьли б не видела, не поверила), что Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов сам резал посылаемую с сим аттестатом сердоликовую печать, и что Лебрехт к оному делу ни которую руку не приложил. А работал вышеописанный Ген[ерал]--Маи[ор] месяц целый ежедневно один, весьма прилежно. Екатерина
Дек[абря] 16 ч., 1787
Сим свидетельствую, что я сама видела (и естьли б не видела, не поверила), что Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов сам резал посылаемую с сим аттестатом сердоликовую печать, и что Лебрехт к оному делу ни которую руку не приложил. А работал вышеописанный Ген[ерал]--Маи[ор] месяц целый ежедневно один, весьма прилежно. Екатерина
Дек[абря] 16 ч., 1787
Царское Село, июля 28-го дня 1787 г.
Его сия-ство граф Александр Андреевич (Безбородко) удивлялся, что его св-сть продает Дубровицу за весьма дешевую цену. После сего сказал он: «да, да; может быть, без фабрики, однако же и без фабрики дешево».
Его сия-ство граф Александр Андреевич (Безбородко) удивлялся, что его св-сть продает Дубровицу за весьма дешевую цену. После сего сказал он: «да, да; может быть, без фабрики, однако же и без фабрики дешево».
Августа 9-го 1787 г.
После подачи писем был я у Александра Матвеевича (Мамонова), который принял меня не обыкновенно, но отменно ласково и учтиво, так что я не знаю чему приписать таковой отличной прием. Он, удостоив меня прочесть письма, присланныя к нему касательно бывшаго в Кременчуке торжества, как от его св-сти, так и от вас, пересказал также и то, что его св-сть к Ея И. В-ву писать изволил; наконец сказал мне: — «Ея И. В-во крайне удивляется, да и я не понимаю, чтобы тому за причина была, что на продажу Дубровиц купчая не прислана?» После сего ходил я к графу Александру Андреевичу (Безбородко), который также дал мне знать, что государыня, в разсуждении не присылки купчей, крайне удивляется. В сие время приехавший из Новгорода г. Архаров, явясь во дворце в графскую канцелярию, разговаривал с графом наедине с четверть часа. Граф, по окончании сего разговора, отправил к вам г. Старова, коему тогда-же Степан Федорович (Стрекалов) принес с верху в подарок от Ея И. В-ва золотую бриллиантами осыпанную табакерку. Потом граф, позвав меня к себе, и еще напоминал о купчей и притом сказал: «Скоро будет цареградской курьер, по приезде котораго надобно будет нарочнаго к его светлости отправить».
После подачи писем был я у Александра Матвеевича (Мамонова), который принял меня не обыкновенно, но отменно ласково и учтиво, так что я не знаю чему приписать таковой отличной прием. Он, удостоив меня прочесть письма, присланныя к нему касательно бывшаго в Кременчуке торжества, как от его св-сти, так и от вас, пересказал также и то, что его св-сть к Ея И. В-ву писать изволил; наконец сказал мне: — «Ея И. В-во крайне удивляется, да и я не понимаю, чтобы тому за причина была, что на продажу Дубровиц купчая не прислана?» После сего ходил я к графу Александру Андреевичу (Безбородко), который также дал мне знать, что государыня, в разсуждении не присылки купчей, крайне удивляется. В сие время приехавший из Новгорода г. Архаров, явясь во дворце в графскую канцелярию, разговаривал с графом наедине с четверть часа. Граф, по окончании сего разговора, отправил к вам г. Старова, коему тогда-же Степан Федорович (Стрекалов) принес с верху в подарок от Ея И. В-ва золотую бриллиантами осыпанную табакерку. Потом граф, позвав меня к себе, и еще напоминал о купчей и притом сказал: «Скоро будет цареградской курьер, по приезде котораго надобно будет нарочнаго к его светлости отправить».
Августа 11-го дня 1787 г.
Получены здесь как верующее на Дубровицы письмо, так и прочия депеши, от 28-го июля из Кременчука отправленныя. Александр Матвеевич (Мамонов), получа последнее ваше письмо (хотя оно и прежде Фитинга сюда отправлено было), изготовленныя им письма, не отдавая мне, изорвав их, сказал: — «Теперь надобно будет писать другия; однако-же подождите до завтрашняго дня. Государыня не очень сегодня здорова».
Получены здесь как верующее на Дубровицы письмо, так и прочия депеши, от 28-го июля из Кременчука отправленныя. Александр Матвеевич (Мамонов), получа последнее ваше письмо (хотя оно и прежде Фитинга сюда отправлено было), изготовленныя им письма, не отдавая мне, изорвав их, сказал: — «Теперь надобно будет писать другия; однако-же подождите до завтрашняго дня. Государыня не очень сегодня здорова».
Из книги Екатерина II А. В., Потемкин-Таврический Г. А. Личная переписка (1769-1791)
13 августа 1787 года
начинается война с турками
Русско-турецкая война (1787—1791) — война между Российской империей и Священной Римской империей, с одной стороны, и Османской империей — с другой. Сиятельная Порта планировала в этой войне вернуть себе земли, отошедшие к Российской империи в ходе Русско-турецкой войны 1768—1774, а также присоединённый к Российской империи в 1783 году Крым. Война закончилась победой Российской империи и заключением Ясского мира. В дореволюционной историографии эту войну называли Потемкинской: в честь главнокомандующего русскими войсками.
Августа 26-го дня 1787 г.
Достоверно известно, что выключка некоторых людей, из числа продающихся с Дубровицею, причинила Ея И. В-ву нарочитое неудовольствие. Когда Петр Степанович (Валуев) просил, по получении вашего письма, гр. Александра Андреевича (Безбородко), чтоб в добавок к прежним выключить еще 11 душ, то граф не только не взялся докладывать о сем Ея И. В-ву, но и дал знать, что лучше бы было выключить всех назначенных к выключке прежде, нежели к продаже Дубровиц приступлено, а в купчей ничего об них и не упоминать. Его же пр-вство Александр Матвеевич (Мамонов) хотя и сказал Петру Степановичу (Валуеву), что он охотно на выключку соглашается, но другим изъявлял на то свое неудовольствие, обратив оное более на Петра Степановича, почитая онаго, сколько мне известно, графским шпионом и любимцем г. Судиенкова. — «Видно, это оба малороссияне спрожектировали; князь в нескольких душах не имеет нужды, а верно Петр Степанович, по наущению, писал об них к князю». Разсуждения сего я сам не слышал, а мне оное пересказано.
Достоверно известно, что выключка некоторых людей, из числа продающихся с Дубровицею, причинила Ея И. В-ву нарочитое неудовольствие. Когда Петр Степанович (Валуев) просил, по получении вашего письма, гр. Александра Андреевича (Безбородко), чтоб в добавок к прежним выключить еще 11 душ, то граф не только не взялся докладывать о сем Ея И. В-ву, но и дал знать, что лучше бы было выключить всех назначенных к выключке прежде, нежели к продаже Дубровиц приступлено, а в купчей ничего об них и не упоминать. Его же пр-вство Александр Матвеевич (Мамонов) хотя и сказал Петру Степановичу (Валуеву), что он охотно на выключку соглашается, но другим изъявлял на то свое неудовольствие, обратив оное более на Петра Степановича, почитая онаго, сколько мне известно, графским шпионом и любимцем г. Судиенкова. — «Видно, это оба малороссияне спрожектировали; князь в нескольких душах не имеет нужды, а верно Петр Степанович, по наущению, писал об них к князю». Разсуждения сего я сам не слышал, а мне оное пересказано.
24-го сентября 1787 г.
Александр Матвеевич (Мамонов) приказал мне и еще вас просить о скорейшей присылке к нему бумаг и планов, до Дубровиц касающихся; но если б таковые находились в руках г. Пузина, то чтобы оные доставлены были Матвею Васильевичу (Мамонову-отцу). Его пр-во думает, как Дубровицкое имение составлено из разных частей, купленных у разных помещиков, то надобно быть на каждую часть особой крепости. Есть и здесь кое-какие планы, но я без повеления не смею оных представить ему; что же касается до крепостей или иных бумаг, то все таковыя хранились у г. Хомутина и взяты им с собою. Брат Александра Матвеевича (Мамонова) пожалован флигель-адъютантом.
Александр Матвеевич (Мамонов) приказал мне и еще вас просить о скорейшей присылке к нему бумаг и планов, до Дубровиц касающихся; но если б таковые находились в руках г. Пузина, то чтобы оные доставлены были Матвею Васильевичу (Мамонову-отцу). Его пр-во думает, как Дубровицкое имение составлено из разных частей, купленных у разных помещиков, то надобно быть на каждую часть особой крепости. Есть и здесь кое-какие планы, но я без повеления не смею оных представить ему; что же касается до крепостей или иных бумаг, то все таковыя хранились у г. Хомутина и взяты им с собою. Брат Александра Матвеевича (Мамонова) пожалован флигель-адъютантом.
5-го ноября 1787 г.
Александр Матвеевич, желая всеусильно присовокупить к Дубровицкому имению лес, купленный у князей Черкасских за 4,500 руб., приказал мне написать к вам тако: «пожалуйте, напишите к Василию Степановичу (Попову) и попросите его, чтоб он то, о чем я его в письме моем прошу, исполнил как можно скорее; он меня чувствительно одолжит, а особливо, когда пришлет, не дожидая другаго отправления, с нарочным курьером. Мне кажется, это можно дни в два сделать; пожалуйте, попросите о сем Василия Степановича». Я не понимаю, почему его прев-ство почитает помянутый лес принадлежащим к Дубровицкому имению; да и какая нужда была г-ну Пузину упоминать Матвею Васильевичу (отцу Мамонова) о сем лесе. Запись, препровождаемая в письме Александра Матвеевича (Мамонова), писана по повелению Ея И. В-ва г-ном Терским. У Петра Степановича (Валуева) имеются вотчины Дубровицкой люди, которые из продажи в купчей не исключены. Не прикажете-ли, чтоб не иметь новых хлопот, отдать таковых его прев-ству?
Александр Матвеевич, желая всеусильно присовокупить к Дубровицкому имению лес, купленный у князей Черкасских за 4,500 руб., приказал мне написать к вам тако: «пожалуйте, напишите к Василию Степановичу (Попову) и попросите его, чтоб он то, о чем я его в письме моем прошу, исполнил как можно скорее; он меня чувствительно одолжит, а особливо, когда пришлет, не дожидая другаго отправления, с нарочным курьером. Мне кажется, это можно дни в два сделать; пожалуйте, попросите о сем Василия Степановича». Я не понимаю, почему его прев-ство почитает помянутый лес принадлежащим к Дубровицкому имению; да и какая нужда была г-ну Пузину упоминать Матвею Васильевичу (отцу Мамонова) о сем лесе. Запись, препровождаемая в письме Александра Матвеевича (Мамонова), писана по повелению Ея И. В-ва г-ном Терским. У Петра Степановича (Валуева) имеются вотчины Дубровицкой люди, которые из продажи в купчей не исключены. Не прикажете-ли, чтоб не иметь новых хлопот, отдать таковых его прев-ству?
4-го июля 1789 г.
1-го числа сего июля свершилась графская свадьба здесь в придворной церкве, куда, по желанию его, во время бракосочетания, кроме на свадьбу и потом к ужину малаго числа приглашенных особ, никого не пускали. Теперь смело можно сказать, что никогда подобное сему происшествие не восприяло счастливее сего конца, и великодушие, при сем случае графу (Мамонову) оказанное, превзошло всех и всякое чаяние. Он имел до самаго отъезда своего обыкновенной и свободной к государыне вход, а Захар ходил к нему с записками по прежнему, так как г. Храповицкой, с государственными делами. Все отправления были в его руках, даже и те, которыя в прошлом году собственно от графа Александра Андреевича (Безбородко) зависели. Тем из придворных, которые, приметя предстоявшую ему перемену, ходить к нему перестали, сказано было:
— «Теперь я вас знаю, для чего вы не бываете у графа? Знаете-ли, что я навсегда буду к нему расположена так, как и была».
Препровождаю при сем копию с имяннаго указа, которым пожаловано графу до 3,000 душ с собранными с них доходами (в указе написана третья ревизия, а теперь надобно считать число душ по четвертой ревизии). Сверх сего пожаловано ему из кабинета сто тысяч рублей, которые, несмотря на крайний в деньгах по кабинету недостаток, все ему выплачены сполна.
3-го числа сего (июля) месяца отправился граф с молодою супругою своею в Дубровицу, с тем чтоб пробраться туда прямо, не заезжая в Москву. Он вручил мне, пред отъездом своим, отправление, при сем к его светлости препровождаемое, которое бы за два дни пред тем отправить надлежало, если б по случаю смущенных мыслей его, частию от внезапной перемены состояния родившихся, частию же происшедших от свойственной ему скупости, несмотря на которую он принужден был заплатить за жену долгу до 30,000 руб.,— он не позамешкался со своим письмом, которое, сколь оно ни мало, стоило ему сей раз много труда, бумаги и времени, а особливо поджидал он и паки от государыни обстоятельнейшаго о жребии своем к его светлости письма, которое однако же и теперь, подобно прежнему, мимо его ведома написано и отдано г. Храповицкому, а от сего уже к его светлости препровождается. Посылку сего письма таили пред всеми и даже граф Александр Андреевич (Безбородко) ничего про оное не знал; но я сего уведомил об оном для того, чтобы не подать ему повода подозревать, будто бы я с Храповицким состою в связе, во-вторых, чтоб, по графской ко мне благосклонности и по его к его светлости преданности, не лишиться взаимной его откровенности, которая, при теперешних обстоятельствах, тем нужнее, чем неизвестнее обороты, от новой перемены произойти могущие.
Зубов пожалован сегодня полковником и царским флигель-адъютантом, водворен же он здесь в одном нижнем этаже того флигеля, который весь занимал граф Александр Матвеевич (Мамонов).
1-го числа сего июля свершилась графская свадьба здесь в придворной церкве, куда, по желанию его, во время бракосочетания, кроме на свадьбу и потом к ужину малаго числа приглашенных особ, никого не пускали. Теперь смело можно сказать, что никогда подобное сему происшествие не восприяло счастливее сего конца, и великодушие, при сем случае графу (Мамонову) оказанное, превзошло всех и всякое чаяние. Он имел до самаго отъезда своего обыкновенной и свободной к государыне вход, а Захар ходил к нему с записками по прежнему, так как г. Храповицкой, с государственными делами. Все отправления были в его руках, даже и те, которыя в прошлом году собственно от графа Александра Андреевича (Безбородко) зависели. Тем из придворных, которые, приметя предстоявшую ему перемену, ходить к нему перестали, сказано было:
— «Теперь я вас знаю, для чего вы не бываете у графа? Знаете-ли, что я навсегда буду к нему расположена так, как и была».
Препровождаю при сем копию с имяннаго указа, которым пожаловано графу до 3,000 душ с собранными с них доходами (в указе написана третья ревизия, а теперь надобно считать число душ по четвертой ревизии). Сверх сего пожаловано ему из кабинета сто тысяч рублей, которые, несмотря на крайний в деньгах по кабинету недостаток, все ему выплачены сполна.
3-го числа сего (июля) месяца отправился граф с молодою супругою своею в Дубровицу, с тем чтоб пробраться туда прямо, не заезжая в Москву. Он вручил мне, пред отъездом своим, отправление, при сем к его светлости препровождаемое, которое бы за два дни пред тем отправить надлежало, если б по случаю смущенных мыслей его, частию от внезапной перемены состояния родившихся, частию же происшедших от свойственной ему скупости, несмотря на которую он принужден был заплатить за жену долгу до 30,000 руб.,— он не позамешкался со своим письмом, которое, сколь оно ни мало, стоило ему сей раз много труда, бумаги и времени, а особливо поджидал он и паки от государыни обстоятельнейшаго о жребии своем к его светлости письма, которое однако же и теперь, подобно прежнему, мимо его ведома написано и отдано г. Храповицкому, а от сего уже к его светлости препровождается. Посылку сего письма таили пред всеми и даже граф Александр Андреевич (Безбородко) ничего про оное не знал; но я сего уведомил об оном для того, чтобы не подать ему повода подозревать, будто бы я с Храповицким состою в связе, во-вторых, чтоб, по графской ко мне благосклонности и по его к его светлости преданности, не лишиться взаимной его откровенности, которая, при теперешних обстоятельствах, тем нужнее, чем неизвестнее обороты, от новой перемены произойти могущие.
Зубов пожалован сегодня полковником и царским флигель-адъютантом, водворен же он здесь в одном нижнем этаже того флигеля, который весь занимал граф Александр Матвеевич (Мамонов).
Екатерина II А. В., Потемкин-Таврический Г. А. Личная переписка.
Екатерина Великая
императрица
Екатерина II - Г.А. Потемкину
Друг мой Князь Григорий Александрович. Я здорова сюда доехала и обед имела в Дубровицах1, которое село таково, как Вы сказывали. И естьли Вы намерены продавать, то покупщик я верный, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича, Вашего майора. Праздники возьмем здесь, а там поедем далее2. Писем от Вас не имею. Будьте здоровы, а мы здесь чванимся ездою и Тавридою и тамошними Генерал-Губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях.
Прощай, Бог с тобою.
Село Коломенское. 25 июня 1787
Друг мой Князь Григорий Александрович. Я здорова сюда доехала и обед имела в Дубровицах1, которое село таково, как Вы сказывали. И естьли Вы намерены продавать, то покупщик я верный, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича, Вашего майора. Праздники возьмем здесь, а там поедем далее2. Писем от Вас не имею. Будьте здоровы, а мы здесь чванимся ездою и Тавридою и тамошними Генерал-Губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях.
Прощай, Бог с тобою.
Село Коломенское. 25 июня 1787
1 ...обед имела в Дубровицах... -- Бывшая родовая усадьба князей Голицыных. При князе Б.А. Голицыне -- дядьке Петра I -- в Дубровицах была построена белокаменная церковь Знамения, выдающийся памятник московского барокко. Потемкин купил Дубровицы в 1782 г. у Голицыных за 80 000 рублей. Екатерина решила купить имение для A.M. Дмитриева-Мамонова (см. письмо No 777).
2 Праздники возьмем здесь, а там поедем далее. -- 25-ю годовщину со дня вступления на престол Екатерина отметила в Москве, вместе с выехавшими ее встречать внуками великими князьями Александром и Константином.
Автограф. РГАДА. Ф. 5. Д. 85. Ч. 2. Л. 30. Публикация -- PC, 1876, июнь. С. 240.
Екатерина II - Г.А. Потемкину
Papa, прислал ты к Графу Безбородке поверенное письмо для продажи Дубровицы, но как в оном письме переправки и слова выскобленные, такожде в свидетельствах гражданской палаты, то я писала к Безбородке, чтоб он здесь приказал поверенное письмо написать начисто без ошибки и послал бы к тебе ради подписания, а мое мнение о сем послал Александр Матвеич к Попову. За сим пребываю как всегда к тебе, Papa, весьма, весьма доброжелательна.
Августа 12, 1787
Papa, прислал ты к Графу Безбородке поверенное письмо для продажи Дубровицы, но как в оном письме переправки и слова выскобленные, такожде в свидетельствах гражданской палаты, то я писала к Безбородке, чтоб он здесь приказал поверенное письмо написать начисто без ошибки и послал бы к тебе ради подписания, а мое мнение о сем послал Александр Матвеич к Попову. За сим пребываю как всегда к тебе, Papa, весьма, весьма доброжелательна.
Августа 12, 1787
Екатерина II -- Г.А. Потемкину
29 июня 1789
Афоризм
Задушевному другу надо говорить все, как оно есть. 18 июня, выйдя из-за стола (заметим, что это был понедельник), граф Мамонов пришел сказать мне, что я обращалась с ним не так хорошо, как прежде, что я не отвечала на вопросы, которые он мне задавал за столом, что он недоволен тем, что множество людей, заметивших это, переглядывалось между собой и что он тяготится ролью, которую играет. Ответ было дать нетрудно. Я сказала ему, что если мое поведение по отношению к нему изменилось, в том не было бы ничего удивительного, ввиду того, что он делал с сентября месяца, чтобы произвести эту перемену, что он говорил мне и повторял, что, кроме преданности, у него не было ко мне иных чувств, что он подавил все мои чувства и что если эти чувства не остались прежними, он должен пенять на себя, так как задушил их, так сказать, обеими руками; что его вопросов я не слышала, а что касается других, то если только они не являются плодом его воображения, я за них отвечать не могу.
На это он сказал мне: следовательно вы признаетесь, что не имеете ко мне прежних чувств. Ответ с моей стороны был тот же. На что он мне сказал: следовательно я буду вынужден вести себя по-другому. Ответ: делайте то, что сочтете нужным. На что он просил меня дать ему совет относительно того, что ему делать. На это я отвечала, что подумаю, и он ушел. Через четверть часа он написал мне и сообщил, что он предвидит все неприятности и оскорбления и презрение, которым он будет подвергаться, и снова просил меня о совете. Я ему ответила: так как он не следовал моим советам до сих пор, я тоже не рискну давать ему советы в нынешних обстоятельствах. Но поскольку он меня умолял об этом, то я ему сказала, что может представиться прекрасный способ выйти из затруднения: граф Брюс через неделю примет дежурство, я прикажу ему вызвать дочь1, Анна Никитична находится здесь и я ручаюсь за то, что я замолвлю за него слово и он получит самую богатую наследницу в Империи; что отец, как я полагаю, охотно на это согласится. Я думала сделать приятное всем заинтересованным лицам. На эту записку я получила в ответ письменное признание от графа Мамонова, в котором он мне сознался, что вот уже год, как он влюблен в княжну Щербатову, испрашивая у меня формального разрешения на брак с ней2. Я разинула рот от изумления и еще не пришла в себя, как он вошел в мою комнату и упал к моим ногам, признавшись во всей интриге, свиданиях, переписке и секретничании с ней. Я сказала ему, чтоб он делал то, что хочет, что я ничему не противлюсь, а только лишь огорчена тем, что все это продолжалось целый год. Вместо того, чтобы обманывать меня, ему следовало объявить правду, и что если бы он сделал это, он избавил бы меня, себя самого от многих огорчений и неприятностей. На это он ничего не мог ответить, а пожелал, чтоб была позвана Анна Никитична. Она пришла и так его разбранила, как я за всю мою жизнь не слыхала, чтобы кто-либо так бранился.
На следующий день он попросил меня, чтоб я исполнила обещания, что я и сделала в среду3. После чего он попросил о свадьбе, которая состоится в воскресенье 1 июля: пост не дозволяет им обвенчаться ранее4. Но страннее всего то, что и жених и невеста только и делают, что льют слезы, и ни тот, ни другая не выходят из своих покоев.
На следующий день после свадьбы новобрачные отправятся в Москву. Именно я настояла на этом, так как я почувствовала, что он вопреки браку чуть было не пожелал остаться здесь5. И если говорить правду, имеются очень странные противоречия в его деле, на которые у меня есть почти несомненные доказательства. Что же касается до меня, то я нашла развлечение: я думала что я смогла бы его вернуть, но я всегда предвидела, что это средство может сделаться опасным. Через неделю я вам поведаю больше относительно некоего Чернявого, знакомство с которым, возможно, зависит только от меня самой, но я сделаю это лишь в последней крайности. Прощайте, будьте здоровы.
На днях я призвала Рибопьера, который был его (Мамонова) наперсником в течение года. Я нашла его безмолвным и трепещущим. Я сказала ему, что они были неправы, скрывая от меня все это и в течение года обманывая меня, хуже того -- не открываясь даже вам.
После этого я припомнила, друг мой, все ваши слова. Вы мне говорили многое из того, что осталось в моей памяти, как например: "Нет ли амуришки", и затем вы спрашивали меня: "Не ревновали ли вы к княжне Щербатовой?" и сто раз повторяли: "Ох, матушка, плюнь ты на нево". И никогда не подали мне ни малейшей надежды, когда я вам жаловалась. Но если вы знали об этой любви, почему же не сказали о ней откровенно? Это огорчило бы меня тогда, но, без сомнения, исцелило бы, ибо я никогда ничьим тираном не была. Правда, тогда бы не было и Чернявого в перспективе.
Скажите мне, знали ли вы или не знали об интриге? Если вы знали о ней, то полагаю, скрывали ее, щадя меня. Но вы были неправы. Надо было сказать мне об этом. Прощайте, обнимаю вас от всего сердца.
29 июня 1789
Афоризм
Задушевному другу надо говорить все, как оно есть. 18 июня, выйдя из-за стола (заметим, что это был понедельник), граф Мамонов пришел сказать мне, что я обращалась с ним не так хорошо, как прежде, что я не отвечала на вопросы, которые он мне задавал за столом, что он недоволен тем, что множество людей, заметивших это, переглядывалось между собой и что он тяготится ролью, которую играет. Ответ было дать нетрудно. Я сказала ему, что если мое поведение по отношению к нему изменилось, в том не было бы ничего удивительного, ввиду того, что он делал с сентября месяца, чтобы произвести эту перемену, что он говорил мне и повторял, что, кроме преданности, у него не было ко мне иных чувств, что он подавил все мои чувства и что если эти чувства не остались прежними, он должен пенять на себя, так как задушил их, так сказать, обеими руками; что его вопросов я не слышала, а что касается других, то если только они не являются плодом его воображения, я за них отвечать не могу.
На это он сказал мне: следовательно вы признаетесь, что не имеете ко мне прежних чувств. Ответ с моей стороны был тот же. На что он мне сказал: следовательно я буду вынужден вести себя по-другому. Ответ: делайте то, что сочтете нужным. На что он просил меня дать ему совет относительно того, что ему делать. На это я отвечала, что подумаю, и он ушел. Через четверть часа он написал мне и сообщил, что он предвидит все неприятности и оскорбления и презрение, которым он будет подвергаться, и снова просил меня о совете. Я ему ответила: так как он не следовал моим советам до сих пор, я тоже не рискну давать ему советы в нынешних обстоятельствах. Но поскольку он меня умолял об этом, то я ему сказала, что может представиться прекрасный способ выйти из затруднения: граф Брюс через неделю примет дежурство, я прикажу ему вызвать дочь1, Анна Никитична находится здесь и я ручаюсь за то, что я замолвлю за него слово и он получит самую богатую наследницу в Империи; что отец, как я полагаю, охотно на это согласится. Я думала сделать приятное всем заинтересованным лицам. На эту записку я получила в ответ письменное признание от графа Мамонова, в котором он мне сознался, что вот уже год, как он влюблен в княжну Щербатову, испрашивая у меня формального разрешения на брак с ней2. Я разинула рот от изумления и еще не пришла в себя, как он вошел в мою комнату и упал к моим ногам, признавшись во всей интриге, свиданиях, переписке и секретничании с ней. Я сказала ему, чтоб он делал то, что хочет, что я ничему не противлюсь, а только лишь огорчена тем, что все это продолжалось целый год. Вместо того, чтобы обманывать меня, ему следовало объявить правду, и что если бы он сделал это, он избавил бы меня, себя самого от многих огорчений и неприятностей. На это он ничего не мог ответить, а пожелал, чтоб была позвана Анна Никитична. Она пришла и так его разбранила, как я за всю мою жизнь не слыхала, чтобы кто-либо так бранился.
На следующий день он попросил меня, чтоб я исполнила обещания, что я и сделала в среду3. После чего он попросил о свадьбе, которая состоится в воскресенье 1 июля: пост не дозволяет им обвенчаться ранее4. Но страннее всего то, что и жених и невеста только и делают, что льют слезы, и ни тот, ни другая не выходят из своих покоев.
На следующий день после свадьбы новобрачные отправятся в Москву. Именно я настояла на этом, так как я почувствовала, что он вопреки браку чуть было не пожелал остаться здесь5. И если говорить правду, имеются очень странные противоречия в его деле, на которые у меня есть почти несомненные доказательства. Что же касается до меня, то я нашла развлечение: я думала что я смогла бы его вернуть, но я всегда предвидела, что это средство может сделаться опасным. Через неделю я вам поведаю больше относительно некоего Чернявого, знакомство с которым, возможно, зависит только от меня самой, но я сделаю это лишь в последней крайности. Прощайте, будьте здоровы.
На днях я призвала Рибопьера, который был его (Мамонова) наперсником в течение года. Я нашла его безмолвным и трепещущим. Я сказала ему, что они были неправы, скрывая от меня все это и в течение года обманывая меня, хуже того -- не открываясь даже вам.
После этого я припомнила, друг мой, все ваши слова. Вы мне говорили многое из того, что осталось в моей памяти, как например: "Нет ли амуришки", и затем вы спрашивали меня: "Не ревновали ли вы к княжне Щербатовой?" и сто раз повторяли: "Ох, матушка, плюнь ты на нево". И никогда не подали мне ни малейшей надежды, когда я вам жаловалась. Но если вы знали об этой любви, почему же не сказали о ней откровенно? Это огорчило бы меня тогда, но, без сомнения, исцелило бы, ибо я никогда ничьим тираном не была. Правда, тогда бы не было и Чернявого в перспективе.
Скажите мне, знали ли вы или не знали об интриге? Если вы знали о ней, то полагаю, скрывали ее, щадя меня. Но вы были неправы. Надо было сказать мне об этом. Прощайте, обнимаю вас от всего сердца.
Это второе письмо, которым Екатерина извещает Потемкина о случившемся. Первое было написано по горячим следам 20.VI. О нем упоминает Гарновский в своем письме Попову от 21.VI.1789. "Может быть, Граф (Мамонов. -- В.Л.) поджидал обстоятельнейшего письма, нежели то, которое, не заключая в себе ничего до сей истории касающегося, предпровождается теперь в письме его к Его Светлости, и Граф отнюдь того не знает, что секретно отдано Николаю Ивановичу (Салтыкову. -- В.Л.) (сей дежурным, а Граф Безбородко в городе) другое -- для доставления к Его Светлости... Николай Иванович мне ничего об оном не сказывал, а я узнал о том от Захара (старшего камердинера императрицы. -- В.Л.)" (PC, 1876. Т. XVI. С. 401). Это секретное письмо не разыскано. Возможно, императрица сама уничтожила его, когда после смерти Потемкина получила назад свои письма к нему. Данное письмо написано уже после того, как страсти несколько улеглись. "Со вчерашнего дня Государыня сделалась повеселее", -- отмечает Гарновский 21.VI, сообщая о "весьма ласковом обращении" с Зубовым. Сравнение текста этого письма с изложением событий Гарновским (см. примеч. к письму No 965) позволяет сделать вывод о том, что императрица, любя Мамонова и заметив его охлаждение к себе, решилась после долгих страданий и колебаний вызвать молодого человека на откровенность и развязать затянувшийся любовный узел. Как женщина, она не могла не почувствовать себя униженной, старалась переложить всю вину на Мамонова, но все таки нашла силы достойно выйти из положения.
1 ...Граф Брюс через неделю примет дежурство, я прикажу ему вызвать его дочь... -- Графиня Екатерина Яковлевна Брюс была богатейшей невестой. Хотя ей исполнилось всего 13 лет, Екатерина отозвалась о ней Храповицкому, как о вполне сформировавшейся девушке. Впоследствии она была замужем за графом В.В. Мусиным--Пушкиным (сыном известного генерала). Брак не был счастливым.
2 ...он мне сознался, что вот уже год, как он влюблен в княжну Щербатову, испрашивая у меня формального разрешения на брак с ней. -- Генерал-адъютанты и фрейлины императрицы должны были испрашивать разрешения на брак. Княжна Дарья Федоровна Щербатова (1762--1801) осталась в малолетстве без матери, была забрана теткой у деспотичного отца и воспитывалась при дворе. Сохранилось ее письмо Потемкину, в котором молодая женщина с большим достоинством просит доставить ей место фрейлины, напомнив князю о его племянницах и своей беззащитности (Автограф на фр. языке. Без даты. -- РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. Д. 863. Л. 1). 1.I.1787 г. она была пожалована во фрейлины. Ее роман с Мамоновым длился 8 месяцев. Брак (как и предсказала Екатерина) не был счастливым.
3 На следующий день он попросил меня, чтоб я дала обещания, что я и сделала в среду. -- В среду 20.VI "Пред вечерним выходом сама Ея Величество изволила обручить Графа и Княжну; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены", -- записывает Храповицкий. Помимо обручения, государыня приказала в среду (Храповицкому) заготовить указ о пожаловании Мамонову деревень (2 250 душ). 22-го "в пятницу указ был положен на стол". Подписан 23-го вместе с указом о выдаче Мамонову 100 000 рублей из собственного Кабинета Ее Императорского Величества.
4 После чего он попросил о свадьбе, которая состоится в воскресенье 1 июля; пост не дозволяет им обвенчаться ранее. -- Петровский пост начинался в воскресенье после Троицы и длился до 1.VII. Гарновский сообщает в письме от 4.VII: "1-го числа сего июля совершилась графская свадьба здесь в придворной церкви (в Царском Селе. -- В.Л.), куда по желанию его во время бракосочетания, кроме на свадьбу и потом к ужину малого числа приглашенных особ, никого не пускали. Теперь смело можно сказать, что никогда подобное сему происшествие не восприяло счастливее сего конца и великодушие, при сем случае Графу оказанное, превзошло всех и всякое чаяние" (PC, 1876. Т. XVI. С. 402). Храповицкий уточняет: "В 9 часу вечера невесту нарядили (т.е. наряжала сама государыня. -- В.Л.) и благословили образом, после чего пошли в церковь одни званые" (Запись под 1 .VII. 1789). Гарновский приводит важное свидетельство об отношении Екатерины к Мамонову. Когда придворные, заискивавшие прежде перед фаворитом, перестали к нему ходить, императрица сказала: "Теперь я вас знаю, для чего не бываете у графа. Знаете ли, что я навсегда буду к нему расположена так, как и была" (PC, 1876. Т. XVI. С. 403).
5 ...новобрачные отправятся в Москву. Именно я настояла на этом, так как я почувствовала, что он вопреки браку чуть было не пожелал остаться здесь. -- Новобрачные отправились в имение Мамонова Дубровицы в ночь на 3.VII. Екатерина настояла на этом не без некоторых колебаний. "Бог знает, что будет впереди, -- замечает Гарновский 4.VII. -- Зубов не заменит того, что был Граф Александр Матвеевич, это доказывают слезы, пролитые в день свадьбы" (PC, 1876. Т. XVI. С. 403).
6 Через неделю я вам поведаю больше относительно некоего Чернявого, знакомство с которым, возможно, зависит только от меня самой, но я сделаю это лишь в последней крайности. -- Речь идет о Платоне Александровиче Зубове (1767--1822) -- последнем фаворите императрицы. Анна Никитична Нарышкина проявила завидную придворную ловкость и воспользовалась кризисом в отношениях между Екатериной и Мамоновым для того, чтобы провести в фавориты своего ставленника. Уже 19.VI Храповицкий записывает в "Дневнике": "Захар (старший камердинер императрицы Зотов. -- В.Л.) подозревает секунд-ротмистра П.А. Зубова, и дело идет через Анну Никитичну Нарышкину..." Старинная подруга Екатерины бранит перед ней Мамонова и тихонько нашептывает о страсти молодого конногвардейца. 3.VII Зубов пожалован в полковники и во флигель-адъютанты. До тонкости изучивший придворные хитросплетения Гарновский спешит уведомить Потемкина: "Николай Иванович был и есть Зубовым протектор, следовательно, и полковнику Зубову наставник. Зубов-отец -- друг Князя Александра Алексеевича (генерал--прокурора Вяземского. -- В.Л.), а Анна Никитишна предводительствует теперь Зубовым и посему играет тут первую и знатную ролю. Вот новая перемена со своею лигою, которые однако же все до сих пор при воспоминовении имяни Его Светлости неведомо чего трусят и беспрестанно внушают Зубову иметь к Его Светлости достодолжное почтение..." (PC, 1876. Т. XVI. С. 404). Это описание дает представление о способах борьбы за власть, которая держит в постоянном напряжении придворные круги. Очевидно, что новый фаворит принадлежит к партии, члены которой -- Николай Иванович Салтыков (вице-президент Военной коллегии, человек, близкий к наследнику престола) и Анна Никитична Нарышкина (двоюродная сестра фельдмаршала Румянцева) -- не являются сторонниками Потемкина. Может быть, именно по этой причине императрица, рассказывая своему мужу и соправителю о Зубове, очень осторожна и берет извинительный тон: договоренность нарушена: новый фаворит обязан своим возвышением "лиге", а не Светлейшему.
Местонахождение подлинника неизвестно. Публикация -- Соч. имп. Екатерины II. Т. 12. 2-ой полутом. С. 699--701.
1 ...Граф Брюс через неделю примет дежурство, я прикажу ему вызвать его дочь... -- Графиня Екатерина Яковлевна Брюс была богатейшей невестой. Хотя ей исполнилось всего 13 лет, Екатерина отозвалась о ней Храповицкому, как о вполне сформировавшейся девушке. Впоследствии она была замужем за графом В.В. Мусиным--Пушкиным (сыном известного генерала). Брак не был счастливым.
2 ...он мне сознался, что вот уже год, как он влюблен в княжну Щербатову, испрашивая у меня формального разрешения на брак с ней. -- Генерал-адъютанты и фрейлины императрицы должны были испрашивать разрешения на брак. Княжна Дарья Федоровна Щербатова (1762--1801) осталась в малолетстве без матери, была забрана теткой у деспотичного отца и воспитывалась при дворе. Сохранилось ее письмо Потемкину, в котором молодая женщина с большим достоинством просит доставить ей место фрейлины, напомнив князю о его племянницах и своей беззащитности (Автограф на фр. языке. Без даты. -- РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. Д. 863. Л. 1). 1.I.1787 г. она была пожалована во фрейлины. Ее роман с Мамоновым длился 8 месяцев. Брак (как и предсказала Екатерина) не был счастливым.
3 На следующий день он попросил меня, чтоб я дала обещания, что я и сделала в среду. -- В среду 20.VI "Пред вечерним выходом сама Ея Величество изволила обручить Графа и Княжну; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены", -- записывает Храповицкий. Помимо обручения, государыня приказала в среду (Храповицкому) заготовить указ о пожаловании Мамонову деревень (2 250 душ). 22-го "в пятницу указ был положен на стол". Подписан 23-го вместе с указом о выдаче Мамонову 100 000 рублей из собственного Кабинета Ее Императорского Величества.
4 После чего он попросил о свадьбе, которая состоится в воскресенье 1 июля; пост не дозволяет им обвенчаться ранее. -- Петровский пост начинался в воскресенье после Троицы и длился до 1.VII. Гарновский сообщает в письме от 4.VII: "1-го числа сего июля совершилась графская свадьба здесь в придворной церкви (в Царском Селе. -- В.Л.), куда по желанию его во время бракосочетания, кроме на свадьбу и потом к ужину малого числа приглашенных особ, никого не пускали. Теперь смело можно сказать, что никогда подобное сему происшествие не восприяло счастливее сего конца и великодушие, при сем случае Графу оказанное, превзошло всех и всякое чаяние" (PC, 1876. Т. XVI. С. 402). Храповицкий уточняет: "В 9 часу вечера невесту нарядили (т.е. наряжала сама государыня. -- В.Л.) и благословили образом, после чего пошли в церковь одни званые" (Запись под 1 .VII. 1789). Гарновский приводит важное свидетельство об отношении Екатерины к Мамонову. Когда придворные, заискивавшие прежде перед фаворитом, перестали к нему ходить, императрица сказала: "Теперь я вас знаю, для чего не бываете у графа. Знаете ли, что я навсегда буду к нему расположена так, как и была" (PC, 1876. Т. XVI. С. 403).
5 ...новобрачные отправятся в Москву. Именно я настояла на этом, так как я почувствовала, что он вопреки браку чуть было не пожелал остаться здесь. -- Новобрачные отправились в имение Мамонова Дубровицы в ночь на 3.VII. Екатерина настояла на этом не без некоторых колебаний. "Бог знает, что будет впереди, -- замечает Гарновский 4.VII. -- Зубов не заменит того, что был Граф Александр Матвеевич, это доказывают слезы, пролитые в день свадьбы" (PC, 1876. Т. XVI. С. 403).
6 Через неделю я вам поведаю больше относительно некоего Чернявого, знакомство с которым, возможно, зависит только от меня самой, но я сделаю это лишь в последней крайности. -- Речь идет о Платоне Александровиче Зубове (1767--1822) -- последнем фаворите императрицы. Анна Никитична Нарышкина проявила завидную придворную ловкость и воспользовалась кризисом в отношениях между Екатериной и Мамоновым для того, чтобы провести в фавориты своего ставленника. Уже 19.VI Храповицкий записывает в "Дневнике": "Захар (старший камердинер императрицы Зотов. -- В.Л.) подозревает секунд-ротмистра П.А. Зубова, и дело идет через Анну Никитичну Нарышкину..." Старинная подруга Екатерины бранит перед ней Мамонова и тихонько нашептывает о страсти молодого конногвардейца. 3.VII Зубов пожалован в полковники и во флигель-адъютанты. До тонкости изучивший придворные хитросплетения Гарновский спешит уведомить Потемкина: "Николай Иванович был и есть Зубовым протектор, следовательно, и полковнику Зубову наставник. Зубов-отец -- друг Князя Александра Алексеевича (генерал--прокурора Вяземского. -- В.Л.), а Анна Никитишна предводительствует теперь Зубовым и посему играет тут первую и знатную ролю. Вот новая перемена со своею лигою, которые однако же все до сих пор при воспоминовении имяни Его Светлости неведомо чего трусят и беспрестанно внушают Зубову иметь к Его Светлости достодолжное почтение..." (PC, 1876. Т. XVI. С. 404). Это описание дает представление о способах борьбы за власть, которая держит в постоянном напряжении придворные круги. Очевидно, что новый фаворит принадлежит к партии, члены которой -- Николай Иванович Салтыков (вице-президент Военной коллегии, человек, близкий к наследнику престола) и Анна Никитична Нарышкина (двоюродная сестра фельдмаршала Румянцева) -- не являются сторонниками Потемкина. Может быть, именно по этой причине императрица, рассказывая своему мужу и соправителю о Зубове, очень осторожна и берет извинительный тон: договоренность нарушена: новый фаворит обязан своим возвышением "лиге", а не Светлейшему.
Местонахождение подлинника неизвестно. Публикация -- Соч. имп. Екатерины II. Т. 12. 2-ой полутом. С. 699--701.
Екатерина II - Г.А. Потемкину
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Письмо твое от 9 июля с приложенной запискою я получила исправно. Что враги России и мои равномерно и тебе ищут делать досады -- сему дивиться нечего, ибо ты им опаснее всех по своим качествам и моей к тебе доверенности. Авось--либо Бог нам будет заступником. Не упущу случая, будь уверен, где только можно будет, выводить на белый свет коварствы Прусского двора. Охранительный, от тебя обещанный план ожидаю теперь, и что скорее пришлешь, то лутче. Бог да будет тебе помощником. Будь здоров и весел, а мы ждем от тебя ответа на посланные отселе пред сим письмы. Здесь слух носится, будто Граф Мамонов с женою из Дубровицы отправился в рязанскую деревню и сему ищут резон, как будто бы Графине его тамо способнее родить. Но я сим слухам не верю. Il ne faut croire que la moitie de ce qu'on dit. Adieu, mon Ami, je Vous aime de tout mon Coeur {Надобно только наполовину верить тому, что говорят. Прощайте, мой друг, я люблю вас от всего сердца (фр.).}.
Июля 24 ч., 1789 г.
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Письмо твое от 9 июля с приложенной запискою я получила исправно. Что враги России и мои равномерно и тебе ищут делать досады -- сему дивиться нечего, ибо ты им опаснее всех по своим качествам и моей к тебе доверенности. Авось--либо Бог нам будет заступником. Не упущу случая, будь уверен, где только можно будет, выводить на белый свет коварствы Прусского двора. Охранительный, от тебя обещанный план ожидаю теперь, и что скорее пришлешь, то лутче. Бог да будет тебе помощником. Будь здоров и весел, а мы ждем от тебя ответа на посланные отселе пред сим письмы. Здесь слух носится, будто Граф Мамонов с женою из Дубровицы отправился в рязанскую деревню и сему ищут резон, как будто бы Графине его тамо способнее родить. Но я сим слухам не верю. Il ne faut croire que la moitie de ce qu'on dit. Adieu, mon Ami, je Vous aime de tout mon Coeur {Надобно только наполовину верить тому, что говорят. Прощайте, мой друг, я люблю вас от всего сердца (фр.).}.
Июля 24 ч., 1789 г.
Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов
экс-фаворит Екатерины II
ПИСЬМА ГРАФА А. М. ДМИТРІЕВА-МАМОНОВА КЪ ЕКАТЕРИНѢ II.
1790--1795.
I.
Письма эти сообщены намъ г. Вл. Л. и печатаются съ согласія И. С. Фонвизина, которому перешло наслѣдство угасшаго рода графовъ Дмитріевыхъ-Мамоновыхъ. Три года, съ поля 1786 по іюль 1789 гр. Александръ Матвѣевичъ Дмитріевъ-Мамоновъ пользовался большимъ значеніемъ, въ чинѣ генералъ-лейтенанта и генералъ-адьютанта. Онъ родился 19 сент. 1758 г. слѣд. ему было 28 лѣтъ, когда онъ вошелъ въ силу при дворѣ. Родъ его очень древній. Екатерина II, сама занимавшаяся родословными розысканіями, находила, что Мамоновы происходили отъ Мономаха (Зап. Храпов., стр. 218, подъ 2 марта 1790). Отецъ гр. Мамонова, Матвѣй Васильевичъ (1724--1810), пережившій сына, заслужилъ особенное уваженіе императрицы, которая къ нему писывала въ Москву, гдѣ онъ былъ сенаторомъ. Мать -- Анна Ивановна, ур. Бабарыкина, 1723--1792. Кажется, что Мамоновъ, года за два до своего случая адьютантъ при кн. Потемкинѣ, былъ родственникомъ сему послѣднему. На это указываетъ слѣд. мѣсто въ Запискахъ Храповицкаго (стр. 12, подъ 20 іюлемъ 1786 г., т. е. на другой день по назначенію Мамонова въ флигель-адьютанты изъ капитанъ поручиковъ гвардіи): "возвратился кн. Гр. Александровичь Потемкинъ, коему А. М. Мамоновъ подарилъ золотой чайникъ съ надписью: "Plus unis par le coeur que par le sang." Тамъ же, стр. 60, подъ 4 мая 1788 г.: "Приказано отослать трость въ А. М. Дмитріеву-Мамонову: онъ пожалованъ въ генералъ-адьютанты съ чиномъ генералъ-поручика". "Онъ вѣрный другъ, имѣю и опыты его скромности". Мой отвѣтъ, что новыя милости потщится онъ заслужить новыми заслугами.-- Je le crois".-- Вслѣдъ за тѣмъ онъ получилъ графство Римской имперіи. Храповицкій день за день записалъ (стр. 195--197) подробности его женидьбы на сиротѣ, жившей въ домѣ вдовы Александра Ильича Бибикова, княжнѣ Дарьѣ Ѳедоровнѣ Щербатовой (1762--1801) равно и отъѣзда въ Москву (1 іюля 1789), откуда писаны эти письма. Когда Потемкянъ возвратился изъ арміи въ Петербургъ, то выражалъ негодованіе на Манонова, "за чѣмъ, обѣщавъ, его не дождался и оставилъ свое мѣсто глупымъ образомъ" (Храпов. стр. 240; см. также Р. Архивъ 1861, стр. 594). Да и самъ Мамоновъ, какъ видно изъ этихъ писемъ, раскаявался. "Онъ не можетъ быть счастливъ -- говорила Екатерина Храповицкому (стр. 225) -- разница ходить съ нимъ въ саду и видѣться на четверть часа, или жить вмѣстѣ." Въ Петербургъ, кажется, онъ болѣе не пріѣзжалъ. Императоръ Павелъ, въ день своей коронаціи, 5 апрѣля 1797, пожаловалъ ему Русское графство. Онъ умеръ въ Москвѣ 29 сент. 1803, оставивъ единственнаго сына, гр. Матвѣя Александровича, недавно умершаго въ умопомѣшательствѣ.
Гр. А. М. Дмитріевъ-Мамоновъ любилъ заниматься словесностью. Въ собранія такъ называемыхъ эрмитажныхъ піесъ есть его драматическія произведенія (см. также Зап. Храп. стр. 44 и 136.)
Отъ 22 іюня 1790 Дубровицы.
Третьяго дня имѣлъ счастіе получить милостивое письмо вашего величества отъ 13 сего мѣсяца, за которое всеподданнѣйшую приношу благодарность. Какое оно мнѣ сдѣлало утѣшеніе, сего истинно не въ силахъ вамъ, всемилостивѣйшая государыня , изъяснить.... Всякой день чувствую болѣе, сколь всѣ милости ваши ко мнѣ велики и какъ мало я оныя заслужилъ. Осмѣлюсь однакожь увѣрить въ томъ ваше величество, что всеконечно не возможно уже искреннѣе привязану быть къ особѣ вашей и болѣе моево чувствовать всѣ сдѣланныя вами мнѣ благодѣянія. Препоручая себя и всѣхъ ближнихъ въ ту милость, которою мы столько счастіе имѣли пользоваться, пока живъ, пребуду всемилостивѣйшей государыни вашего императорскаго величества вѣрнѣйшимъ подданнымъ графъ Александръ Дмитріевъ-Мамоновъ.
II.
11 августа 1790 г. Дубровицы
(Изъявляетъ свой восторгъ и радость при извѣстіи о мирѣ.съ Швеціею.) "Дай Богъ, чтобъ и другой за симъ въ скорѣ послѣдовалъ, а отъ всѣхъ трудовъ по совершеніи столь славныхъ и достопамятныхъ дѣдъ здоровье ваше не претерпѣло; сохраните вы оное для всѣхъ насъ: оно всей имперіи, а паче мнѣ драгоцѣннѣе всево въ свѣтѣ".
III.
28 августа 1790 Москва
Всемилостивѣйшая государыня! Милостивое писаніе вашего величества отъ 19 сего мѣсяца я вчерашній день имѣлъ счастіе получить и оное читалъ съ тѣмъ восторгомъ, кое можно только чувствовать, а не описать. Родителямъ моимъ сообщить я не преминулъ и, что изволите писать касающееся до нихъ, и они, милостивѣйшее ваше расположеніе къ нимъ пріемля съ несказанною радостью, за оное приносятъ вамъ, всемилостивѣйшая Государыня, всеподданнѣйшую свою благодарность. Ваше величество отдаете чувствамъ ихъ истинную справедливость, ибо не возможно болѣе и искреннѣе быть привязану какъ вся наша семья къ освященной особѣ вашего величества и столь усердно желать все служащее къ ея славѣ и спокойствію. Хотя я никуда почти не выѣзжаю, но до заключенія еще со Швеціею мира много разныхъ слыхалъ разсужденій, и всякой разъ на мысль приходило премудрое сравненіе ваше о томъ, кто на башни стоя и все вокругъ себя видитъ съ тѣми, кои, ходя подъ нею, замѣчаютъ только вещи, которыя отъ нихъ въ самомъ близкомъ разстояніи. Желаемой вами съ Портою миръ надѣяться должно, что скоро конечно воспослѣдуетъ. Имѣя благополучіе жить подъ державою вашею, ничего инова, кромѣ славнаго и полезнаго, намъ ожидать не льзя. Сохрани только Богъ для счастія всей имперіи драгоцѣннѣйшее здоровье ваше.
IV.
9 генваря 1791. Москва
Отъ взятья Измаила произойдутъ всеконечно слѣдствіи весьма полезныя, какъ ваше величество справедливо о томъ мыслить изволите; ибо, не говоря уже о важности сего мѣста, образъ, какимъ онъ взятъ, долженъ конечно навести несказанной трепетъ на враговъ нашихъ. Я не понимаю истинно, какъ о приступѣ семъ, знавъ онаго подробности, можно иначе вздумать, какъ съ особливымъ восхищеніемъ. Безъ лести долженъ каждой сказать, что ваше величество вложили въ подданныхъ таковыя сердца, коимъ теперь нѣтъ ничего невозможнаго.
V.
15 сентября 1791. Москва
(Вчера получилъ письмо отъ 9 сентября) "радость, которую я отъ того ощутилъ, неизреченна и ни съ чѣмъ конечно сравниться не можетъ" (Изъявляетъ благодарность и отъ своихъ ближнихъ, которые также съ восхищеніемъ и достодолжною признательностію пріемлютъ милостивѣйшее ваше объ нихъ напамятованіе).-- "Желаю мира съ Турками по неограниченному моему усердію и привязанности къ особѣ вашей."
VI.
15 генваря 1792 г
(Поздравляетъ миромъ съ Турками). "Обрадованъ безмѣрно этимъ, что сіе самое послужитъ къ спокойствію вашего величества, съ коимъ сопряжено и здоровье ваше, столь драгоцѣнное для всѣхъ вашихъ вѣрноподданныхъ, а съ другой, что послѣ такой блистательной войны, о которой никогда всеконечно говорить не престанутъ, пользоваться будетъ вся имперія тишиною и спокойствіемъ."
VII.
29 декабря 1792 г. Москва.
Всемилостивѣйшая государыня! Съ наступающимъ новымъ годомъ имѣю счастіе принести вашему величеству всеподданное и усердное мое поздравленіе. Дай Богъ, чтобъ неоцѣненное ваше здоровье, а съ нимъ и славное царствованіе ваше продолжилось на долгое время.-- Пользуясь симъ случаемъ и чтобъ не обезпокоить васъ особымъ впредь письмомъ, пріемлю дерзновеніе донести вамъ теперь о слѣдующемъ: какъ срокъ, по которой я вашимъ императорскимъ величествомъ уволенъ, истекаетъ, то прежде нежели приступить со всеподданнѣйшею моею прозьбою, дабы вы соблаговолили послѣ рѣшить судьбу мою, осмѣлюся войтить теперь въ нѣкоторыя подробности.
Случай, коимъ по молодости моей и тогдашнему моему легкомыслію удаленъ я сталъ по несчастію отъ вашего величества, тѣмъ паче горестнѣе для меня, что сія минута совершенно перемѣнить могла вашъ образъ мыслей въ разсужденіи меня, а одно сіе воображеніе, признаюсь вамъ, безпрестанно терзаетъ мою душу.-- Теперешнее мое положеніе, будучи столь облагодѣтельствованъ вами, хотя было бы и наисчастливѣйшее, но лишеніе истиннаго для меня благополучія васъ видѣть и та мысль, что ваше величество, можетъ быть, совсѣмъ иначе изволите думать, нежели прежде никогда изъ головы моей не выходитъ, Страшусь, чтобъ пространнымъ описаніемъ о всемъ касающемся до меня, васъ, всемилостивѣйшая государыня, не обезпокоить, но позвольте уже мнѣ открыть теперь вамъ прямо сердце мое и мое настоящее по сей день положеніе. Вашему величеству извѣстнѣе всѣхъ бывшая моя преданность къ покойному кн. Григорію Александровичу; изволите знать и то, сколько у него было недоброжелателей. Многіе, знавши мою съ нимъ связь, и по сіе время меня отъ того ненавидятъ; то, не имѣя той лестной надежды, что ваше величество по-особому своему милосердію мнѣ покровительствовать будете, чего остается съ моей стороны ожидать? И со всѣмъ моимъ рвеніемъ безъ того возможно ли, чтобы я нашелъ случай доказать всѣмъ, какъ бы я желалъ отъ всей искренности души моей, ту привязанность къ особѣ вашей, которая, вѣрьте мнѣ, съ моею только жизнію кончитоя.
Отъѣзжая сюда, я принялъ смѣлость вопросить васъ, всемилостивѣйщая государыня, когда и какимъ образомъ угодно вамъ будетъ, чтобъ я пріѣхалъ въ Петербургъ. На сіе благоволили вы мнѣ сказать, что какъ я занимаю нѣсколько знатныхъ мѣстъ, а особливо будучи вашъ генералъ-адьютантъ (сіи точныя были слова вашего величества), мнѣ можно со временемъ къ должностямъ моимъ являться и въ оныя вступить.
Первые годы моего здѣсь пребыванія я былъ боленъ, теперь же уж$ здоровье мое, поправилося; но есть ли возможность безъ особаго соизволенія вашего принять мнѣ дерзновеніе предъ вами предстать!
Въ заключеніе сего пріиму смѣлость доложить вашему величеству и то, что я, не безъизвѣстно вамъ самимъ, не имѣю теперь въ Петербургѣ не токмо друга, ниже какой съ кѣмъ связи, а могу развѣ встрѣтить людей мнѣ недоброжелающихъ. Но сія причина меня остановить не можетъ, естьли я имѣть только буду ту одобрительную для себя надежду, что вы изволите меня принять подъ свой щитъ, каковую милость я всеконечно стараться буду всѣми мѣрами заслужить; ибо первѣйшимъ благополучіемъ себѣ поставлю, есть ли только представится мнѣ случай, въ глазахъ вашихъ показать вамъ мою прежнюю приверженность и мое безпредѣльное къ особѣ вашей усердіе.
Съ особливымъ благоговѣніемъ во всю жизнь мою за счастіе почту себя назвать и проч.
VIII.
12 генваря 1793 г.
Дражайшее писаніе отъ 3 генваря вчера получилъ. Невозможно изобразить всѣ мои чувства при чтеніи онаго. Вамъ только отъ Бога данъ тотъ даръ, чтобъ наказывая, кто сего заслуживаетъ, въ самое тоже время и влить въ сердце его нѣкоторую отраду. Есть ли бъ я и не имѣлъ тысячи прежде сего опытовъ особой вашей ко мнѣ милости, то одни только начертанныя вами строки могли уже бы меня обязать вѣчною къ вамъ благодарностію, ибо хотя съ одной стороны безмѣрно мнѣ и горестно видѣть, что я еще цѣлой годъ лишенъ буду благополучія васъ видѣть, съ другой же возможно ли не порадовану быть тою величайшею монаршею милостію, съ каковою вы изволите входить въ благосостояніе мое и всей нашей семьи.
Касательно до оной осмѣлюсь однакожь я вамъ, всемилостивѣйшая государыня, доложить, что сколь я къ ней ни привязанъ. а оставить ея огорченіемъ не почту, когда только со временемъ угодна будетъ вашему величеству моя услуга, а симъ подастся мнѣ случай при оказаніи моего усердія и ревности (коими я пылаю) и загладить прежній мой проступокъ.
Утѣшенъ особливо еще я и тѣмъ, что вы объявить изволили мнѣ свое удостовѣреніе о томъ, чтобъ я въ защитѣ и милости вашей былъ бы надеженъ. По принесеніи за все сіе всеподданнѣйшаго моего благодаренія и препоруча себя оной, съ истиннымъ благоговѣніемъ во всю жизнь мою пребуду вашего императорскаго величества, всемилостивѣйшая государыня и пр.
IX.
19 генваря 1795. Москва
Всемилостивѣйшая государына! По сіе время продолжающая болѣзнь моя, стеченіе разныхъ обстоятельствъ, а къ сему и приближающій срокъ, по которой уволенъ я былъ вашимъ императорскимъ величествомъ впредь на годъ, ибо высочайшее о томъ соизволеніе ваше удостоился я получить отъ 22 Февраля, влагаютъ въ меня смѣлость, вѣдая при томъ совершенно неограниченное ко всѣмъ милосердіе вашего величества, всеподданнѣйше васъ просить о продолженіи отпуска моего еще на годъ.
Полетъ Россійскаго орла, вами премудро направляемой, давно всѣхъ удивляетъ; но никогда, кажется, еще столь быстръ не былъ, какъ при усмиреніи мятежниковъ Польскихъ. Все что приноситъ безсмертную славу вамъ и отечеству моему, смѣю увѣрить васъ, всемилостивѣйшая государыня, никогда не престанетъ меня восхищать; но не имѣя прежде случая писать къ вашему величеству и опасаясь излишне васъ тѣмъ обезпокоить, принужденъ я былъ по сей часъ скрывать предъ вами въ сердцѣ моемъ восторгъ и радость, коими оно было преисполнено. Чувствованіи сіи, позвольте уже мнѣ теперь обнаружить, а притомъ и принести вамъ, всемилостивѣйшая государыня, хотя другихъ и позднѣя, но всеконечно не меньше, искреннее поздравленіе съ сими весьма важными происшествіями. Съ особливымъ и вѣчнымъ благоговѣніемъ имѣю счастіе быть и проч.
X.
5 Февраля 1795 г. Москва
Всемилостивѣйшая государыня! Вчерась удостоился я получить дражайшее писаніе вашего императорскаго величества, отправленное въ 29 день минувшаго мѣсяца. Какъ за оное, такъ и за высочайшее позволеніе остаться мнѣ въ отпуску еще на годъ причошу вашему величеству всеподданнѣйшую и чувствительную благодарность. Дерзая при семъ случаѣ нижайше просить васъ, премилосердая монархиня, о продолженіи покровительства и милости ко мнѣ и ко всей нашей семьѣ, до конца моей жизни, пребуду съ глубочайшимъ благоговѣніемъ вашего императорскаго величества, всемилостивѣйшая государыня, вѣрноподданный графъ Александря Дмитріевъ-Мамоновъ
ЗАМЪТКИ ДЛЯ РАЗСКАЗОВЪ МЕЖДУ ДРУЗЬЯМИ. 1)
I.
Князь Бѣлосельскій, взятый изъ полковниковъ въ камеръ-юнкеры, благодарилъ и за себя при тогдашнемъ пожалованіи, и за полкъ, избавленный отъ худаго полковника.
II.
Tel maitre, tel valet {Каковъ господинъ, таковъ и слуга.}, сказалъ Кобенцель, думая, что императрица хвалитъ своего камердинера; она же напротивъ того не была имъ довольна.
III.
Petite menteuse {Маленькая лгунья.}, сказалъ задумавшись Фицгербертъ, увидя Славу, трубящую подъ тріумфальною колесницею Екатерины II.
1) Это заглавіе находится на современномъ листкѣ руки извѣстнаго статсъ-секретаря Екатерины II-й В. С. Попова. Листокъ полученъ нами отъ А. И Ставровскаго.
Русскій Архивъ, 1865
Погодин Михаил Петрович (1800 - 1875)
историк, современник М.А. Дмитриева-Мамонова
[25, 26 сентября 1821 года] [Погодин мечтал, чтобы княжна А.И. Трубецкая вышла замуж за графа М.А. Дмитриева-Мамонова, и решил посетить его поместье. Погодин с Геништою отправляются из Знаменского в Подольск и оттуда пешком идут в Дубровицы.]
Прекраснейшее, замечательное местоположение. Дом на крутой горе, внизу река, на противоположном берегу густой сосновый лес, все заросло травой, все дико, мрачно. Не видать ни одной души, лишь только внизу кричат перевозчики; нет ни одной дорожки к покоям. Между тем, в них живет человек, и человек, не видящий четыре года людей. Это имеет какое-то действие на душу. Церковь также очень замечательная. Мечтал. [Возвратившись в Знаменское, Погодин был полон Мамоновым, и после ужина, гуляя по саду с княжною Трубецкою и Верою Прокофьевною Измайловою, говорил им о дубровицком затворнике.] «Если бы я полюбила его, то согласилась бы жить с ним в уединении». Если бы это случилось!
Цитируется по Прожито
Прекраснейшее, замечательное местоположение. Дом на крутой горе, внизу река, на противоположном берегу густой сосновый лес, все заросло травой, все дико, мрачно. Не видать ни одной души, лишь только внизу кричат перевозчики; нет ни одной дорожки к покоям. Между тем, в них живет человек, и человек, не видящий четыре года людей. Это имеет какое-то действие на душу. Церковь также очень замечательная. Мечтал. [Возвратившись в Знаменское, Погодин был полон Мамоновым, и после ужина, гуляя по саду с княжною Трубецкою и Верою Прокофьевною Измайловою, говорил им о дубровицком затворнике.] «Если бы я полюбила его, то согласилась бы жить с ним в уединении». Если бы это случилось!
Цитируется по Прожито
[7 августа 1845 года.] Отправился с детьми к Шевыреву [в Остафьево] по Знаменской дороге, воображал прошлое. Пообедали в Дубровицах, вспомнил как туда ездил. Осмотрели церковь. Католическая. Говорил с священником о Филарете, осмотрел пустой дом и отправился с Митей к Шевыревым. На третьей версте с горы лошади понесли во весь опор. Я испугался, видя смерть неминучую. Сердце замерло, и я только молился: Господи помилуй. Лошади спустились с горы, остановились на гору. Поблагодарил Бога. Приехали в Остафьево. Жаль, что комнату Карамзина занимают Валуевы.
Цитируется по Прожито
Цитируется по Прожито
Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов
владелец Дубровиц
Письмо графа Дмитріева-Мамонова къ И.И. Дмитріеву.
"Милостивый Государь Иванъ Ивановичъ!
Причиняемыя мнѣ издавна безпокойства и обиды принудили меня жаловаться здѣшнему военному генералъ-губернатору.
Онъ имѣлъ дерзость написать ко мнѣ, что возьметъ меня подъ опеку. Его-письмо (1), содержащее эту глупую угрозу, и мой отвѣтъ при семъ въ спискахъ вашему высокопревосходительству посылаю.
Въ томъ и другомъ письмѣ идетъ дѣло о политическомъ правилѣ, особливо касающемся до выгодъ и до правъ Россійскихъ дворянъ, и скажу болѣе, и до личной ихъ безопасности въ домахъ ихъ и деревняхъ; правда, что эта переписка касается и до личной моей чести, которую силился оскорбить князь Дмитрій Володиміровичъ, по недовѣдомымъ мнѣ причинамъ и въ такое время, когда я требовалъ его защиты и защиты ввѣренной ему полиціи но законамъ. Отвѣтъ мой его сіятельству, въ копіи при семъ къ вашему высокопревосходительству посылаемый, можетъ служить новымъ свидѣтельствомъ любви моей къ Отечеству, готовности моей говорить правду и не менѣе большую готовность наказывать дерзость и необузданность по мѣрѣ малыхъ моихъ силъ. Съ отличнымъ почтеніемъ и совершенною преданностію имѣю честь быть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорный слуга графъ Дмитріевъ-Мамоновъ.
Февраля 28 ч. 1825 года, въ Москвѣ.
(Все письмо собственноручное).
Гр. Дмитріевъ-Мамоновъ обратился съ этимъ письмомъ къ И. И. Дмитріеву, какъ къ своему давнему покровителю и благопріятелю вѣроятно по той причинѣ, что Иванъ Ивановичъ. будучи министромъ юстиціи и обративъ вниманіе на замѣчательныя способности графа Мамонова, опредѣлилъ его въ 1810 году оберъ-прокуроромъ въ Московскій Сенатъ. (См. письма Карамзина къ Дмитріеву, Спб. 1866, стр. 126).
(1) Письма этого къ сожалѣнію у насъ нѣтъ, мы слышали, что между гр. Мамоновымъ и кн. Д. В. Голицынымъ были личныя неудовольствія еще въ 1813 году, въ чужихъ краяхъ вслѣдствіе непомѣрной заносчивости графа. П. Б.
"Милостивый Государь Иванъ Ивановичъ!
Причиняемыя мнѣ издавна безпокойства и обиды принудили меня жаловаться здѣшнему военному генералъ-губернатору.
Онъ имѣлъ дерзость написать ко мнѣ, что возьметъ меня подъ опеку. Его-письмо (1), содержащее эту глупую угрозу, и мой отвѣтъ при семъ въ спискахъ вашему высокопревосходительству посылаю.
Въ томъ и другомъ письмѣ идетъ дѣло о политическомъ правилѣ, особливо касающемся до выгодъ и до правъ Россійскихъ дворянъ, и скажу болѣе, и до личной ихъ безопасности въ домахъ ихъ и деревняхъ; правда, что эта переписка касается и до личной моей чести, которую силился оскорбить князь Дмитрій Володиміровичъ, по недовѣдомымъ мнѣ причинамъ и въ такое время, когда я требовалъ его защиты и защиты ввѣренной ему полиціи но законамъ. Отвѣтъ мой его сіятельству, въ копіи при семъ къ вашему высокопревосходительству посылаемый, можетъ служить новымъ свидѣтельствомъ любви моей къ Отечеству, готовности моей говорить правду и не менѣе большую готовность наказывать дерзость и необузданность по мѣрѣ малыхъ моихъ силъ. Съ отличнымъ почтеніемъ и совершенною преданностію имѣю честь быть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорный слуга графъ Дмитріевъ-Мамоновъ.
Февраля 28 ч. 1825 года, въ Москвѣ.
(Все письмо собственноручное).
Гр. Дмитріевъ-Мамоновъ обратился съ этимъ письмомъ къ И. И. Дмитріеву, какъ къ своему давнему покровителю и благопріятелю вѣроятно по той причинѣ, что Иванъ Ивановичъ. будучи министромъ юстиціи и обративъ вниманіе на замѣчательныя способности графа Мамонова, опредѣлилъ его въ 1810 году оберъ-прокуроромъ въ Московскій Сенатъ. (См. письма Карамзина къ Дмитріеву, Спб. 1866, стр. 126).
(1) Письма этого къ сожалѣнію у насъ нѣтъ, мы слышали, что между гр. Мамоновымъ и кн. Д. В. Голицынымъ были личныя неудовольствія еще въ 1813 году, въ чужихъ краяхъ вслѣдствіе непомѣрной заносчивости графа. П. Б.
Рукописный список статьи Н. М. Карамзина "Записки о московских достопримечательностях", написанная для императрицы Марии Федоровны. Напечатана в 9-м томе Собрания сочинений Н. М. Карамзина
Письмо графа Мамонова къ князю Д. В. Голицыну
"Милостивый Государь князь Дмитрій Владиміровичъ!
На письмо вашего сіятельства отъ 23-го, сейчасъ мною полученное, долженъ я вамъ сказать, милостивый государь, что вы надо мною опеки учредитъ не можете и не смѣете, ибо я не малолѣтній и не съумасшедшій, что крѣпостныхъ людей, которые у меня въ домѣ, я не престану наказывать тѣлесно, когда по усмотрѣнію моему окажутся они того достойными: ибо право наказывать крѣпостныхъ людей палками неразрывно сопряжено съ политическимъ и частнымъ домостроительствомъ Россійскаго государства, что это право передано намъ отъ предковъ нашихъ. Я исповѣдую и это политическое правился что правительство не можетъ насъ лишить сего права безъ общаго и нарочитаго нашего согласія; къ тому же какъ и кому мнѣ жаловаться, когда полицейскіе маіоры и поручики отказываются придти ко мнѣ въ домъ выслушивать моя жалобы? Но жаловаться мнѣ, совершеннолѣтнему, урожденному дворянину, урожденному помѣщику и проч.... полицейскому офицеру и на кого, на крѣпостнаго человѣка, на раба? Какая подлость! И какъ повѣрю я, чтобы таковая подлость входила въ составъ благонамѣреній правительства?
Ваше сіятельство до начертанія письма вашего отъ 23-го февраля, которымъ вы грозите учредить надо мною опеку, ваше сіятельство, говорю я, должны: бы были размыслить и о достоинствѣ имени лица, къ которому вы дерзнули обратить ваши угрозы, о степени уваженія, коимъ оно нѣкогда пользовалось въ отечествѣ. Ваше сіятельство, какъ гражданинъ совершеннолѣтній, должны знать, что вамъ не дано грозить совершеннолѣтнему гражданину и вельможѣ Имперіи и какъ бы вы смѣли писать это мнѣ, къ человѣку, который предшествуетъ вамъ по всему на свѣтѣ, кромѣ по табели о рангахъ (1)!
Что же касается до мѣщанина Никанора Аѳонасъева, бывшаго у меня въ должности казначея, о которомъ вы пишете, что я намѣренъ былъ бить его палками, то я скажу вамъ, милостивый государь, что я подобныхъ ему мѣщанъ, особливо тѣхъ которые были нѣкогда крѣпостными людьми князей Волконскаго и Голицыныхъ (2), никогда иначе и не наказываю какъ палками и плетьми и сажаніемъ въ колодки и кандалы, въ страхъ и въ обузданіе тѣмъ уличеннымъ наглецамъ, на которыхъ я вамъ жалуюсь. Да и онъ Никаноровъ былъ не однократно наказанъ палками, и наконецъ по моему приказанію фухтелями изъ рукъ того самаго частнаго пристава Захарова, о докладной запискѣ котораго вы ко мнѣ пишете.
Домоправителя у меня теперь нѣтъ; домоправитель мой молодой, отставной канцелярскій служитель, споспѣшествовалъ тѣмъ безпорядкамъ, которые кажутся вамъ невѣроятными, и я, по совершеніи надъ нимъ тѣлеснаго наказанія, согналъ его со двора.
Я, милостивый государь, въ отставкѣ и оставилъ военную службу Императора во избѣжаніе грубостей подобныхъ тѣмъ, каковыми преисполнено письмо ваше ко мнѣ, -- письмо невѣроятное, которое я потщусь содѣлать извѣстнымъ публикѣ. Всемилостивѣйшимъ увольненіемъ меня отъ службы возвратилось мнѣ столь вожделѣнное и рожденіемъ присвоенное каждому дворянину право мстить за личныя обиды. Ваше сіятельство, по приведеніи въ забвеніе, что вы князь Голицынъ и генералъ отъ кавалеріи, при особѣ Его Величества находящійся, и приведя на память, что вы Русской дворянинъ, гражданинъ и солдатъ, должны будете признаться, что письмо ваше отъ 23 февраля грубо и дерзко. Я не хочу призывать на помощь и адресуюсь къ вамъ лично, пребывая (увѣренъ) что и правительство не одобритъ той дерзости, которою вы возымѣли грозить мнѣ.
Знайте, милостивый государь, что я писалъ не къ генералу отъ кавалеріи и къ вамъ писалъ не генералъ-маіоръ, а всегда готовый встрѣтить васъ шпагою и пистолетомъ. Милостивый государь, вашего сіятельства покорный слуга. На подлинномъ подписано графъ Дмитріевъ-Мамоновъ".
Февраля 23 ч. 1825 г.
Его сіятельству князю Дмитрію Владиміровичу Голицыну въ собственныя руки.
На копіи собственноручно написано:
"Съ подлиннымъ вѣрно. Графъ Дмитріевъ-Мамоновъ".
(1) Подчеркнутыя слова приписаны графомъ Мамоновымъ собственноручно.
(2) Въ этихъ словахъ слышна родословная гордость: дѣйствительно, Дмитріевы-Мамоновы, происходя отъ Мономаха, родовитѣе князей Волконскихъ и Голицыныхъ.
"Милостивый Государь князь Дмитрій Владиміровичъ!
На письмо вашего сіятельства отъ 23-го, сейчасъ мною полученное, долженъ я вамъ сказать, милостивый государь, что вы надо мною опеки учредитъ не можете и не смѣете, ибо я не малолѣтній и не съумасшедшій, что крѣпостныхъ людей, которые у меня въ домѣ, я не престану наказывать тѣлесно, когда по усмотрѣнію моему окажутся они того достойными: ибо право наказывать крѣпостныхъ людей палками неразрывно сопряжено съ политическимъ и частнымъ домостроительствомъ Россійскаго государства, что это право передано намъ отъ предковъ нашихъ. Я исповѣдую и это политическое правился что правительство не можетъ насъ лишить сего права безъ общаго и нарочитаго нашего согласія; къ тому же какъ и кому мнѣ жаловаться, когда полицейскіе маіоры и поручики отказываются придти ко мнѣ въ домъ выслушивать моя жалобы? Но жаловаться мнѣ, совершеннолѣтнему, урожденному дворянину, урожденному помѣщику и проч.... полицейскому офицеру и на кого, на крѣпостнаго человѣка, на раба? Какая подлость! И какъ повѣрю я, чтобы таковая подлость входила въ составъ благонамѣреній правительства?
Ваше сіятельство до начертанія письма вашего отъ 23-го февраля, которымъ вы грозите учредить надо мною опеку, ваше сіятельство, говорю я, должны: бы были размыслить и о достоинствѣ имени лица, къ которому вы дерзнули обратить ваши угрозы, о степени уваженія, коимъ оно нѣкогда пользовалось въ отечествѣ. Ваше сіятельство, какъ гражданинъ совершеннолѣтній, должны знать, что вамъ не дано грозить совершеннолѣтнему гражданину и вельможѣ Имперіи и какъ бы вы смѣли писать это мнѣ, къ человѣку, который предшествуетъ вамъ по всему на свѣтѣ, кромѣ по табели о рангахъ (1)!
Что же касается до мѣщанина Никанора Аѳонасъева, бывшаго у меня въ должности казначея, о которомъ вы пишете, что я намѣренъ былъ бить его палками, то я скажу вамъ, милостивый государь, что я подобныхъ ему мѣщанъ, особливо тѣхъ которые были нѣкогда крѣпостными людьми князей Волконскаго и Голицыныхъ (2), никогда иначе и не наказываю какъ палками и плетьми и сажаніемъ въ колодки и кандалы, въ страхъ и въ обузданіе тѣмъ уличеннымъ наглецамъ, на которыхъ я вамъ жалуюсь. Да и онъ Никаноровъ былъ не однократно наказанъ палками, и наконецъ по моему приказанію фухтелями изъ рукъ того самаго частнаго пристава Захарова, о докладной запискѣ котораго вы ко мнѣ пишете.
Домоправителя у меня теперь нѣтъ; домоправитель мой молодой, отставной канцелярскій служитель, споспѣшествовалъ тѣмъ безпорядкамъ, которые кажутся вамъ невѣроятными, и я, по совершеніи надъ нимъ тѣлеснаго наказанія, согналъ его со двора.
Я, милостивый государь, въ отставкѣ и оставилъ военную службу Императора во избѣжаніе грубостей подобныхъ тѣмъ, каковыми преисполнено письмо ваше ко мнѣ, -- письмо невѣроятное, которое я потщусь содѣлать извѣстнымъ публикѣ. Всемилостивѣйшимъ увольненіемъ меня отъ службы возвратилось мнѣ столь вожделѣнное и рожденіемъ присвоенное каждому дворянину право мстить за личныя обиды. Ваше сіятельство, по приведеніи въ забвеніе, что вы князь Голицынъ и генералъ отъ кавалеріи, при особѣ Его Величества находящійся, и приведя на память, что вы Русской дворянинъ, гражданинъ и солдатъ, должны будете признаться, что письмо ваше отъ 23 февраля грубо и дерзко. Я не хочу призывать на помощь и адресуюсь къ вамъ лично, пребывая (увѣренъ) что и правительство не одобритъ той дерзости, которою вы возымѣли грозить мнѣ.
Знайте, милостивый государь, что я писалъ не къ генералу отъ кавалеріи и къ вамъ писалъ не генералъ-маіоръ, а всегда готовый встрѣтить васъ шпагою и пистолетомъ. Милостивый государь, вашего сіятельства покорный слуга. На подлинномъ подписано графъ Дмитріевъ-Мамоновъ".
Февраля 23 ч. 1825 г.
Его сіятельству князю Дмитрію Владиміровичу Голицыну въ собственныя руки.
На копіи собственноручно написано:
"Съ подлиннымъ вѣрно. Графъ Дмитріевъ-Мамоновъ".
(1) Подчеркнутыя слова приписаны графомъ Мамоновымъ собственноручно.
(2) Въ этихъ словахъ слышна родословная гордость: дѣйствительно, Дмитріевы-Мамоновы, происходя отъ Мономаха, родовитѣе князей Волконскихъ и Голицыныхъ.
Письмо Д.В. Голицыну от 22 мая 1825 г
«Я узнал, что вы приказали задержать в полиции казака моего Николая Иванова; я предлагаю Вам приказать обер-полицмейстеру отдать его под расписку вручителю сего, служите люмоему Степану Алексееву: Вы, конечно, не забыли, как я Вас назидал письмом моим в ответ на то глупое и дерзкое письмо, которым Вы дерзнули обещать, что Вы учредите надо мной опеку. Я обещал Вам наказать Вас, не заставьте исполнить оный обет над Вами, дурным блюстителем правосудияв вверенной Вам губернии, робким кадетом, воришкою, подлецом и мошенником, тот, которого Ваши подлецы родственники называют
беззащитным человеком, но который есть и всегда пребудет
Граф Дмитриев-Мамонов.
«Я узнал, что вы приказали задержать в полиции казака моего Николая Иванова; я предлагаю Вам приказать обер-полицмейстеру отдать его под расписку вручителю сего, служите люмоему Степану Алексееву: Вы, конечно, не забыли, как я Вас назидал письмом моим в ответ на то глупое и дерзкое письмо, которым Вы дерзнули обещать, что Вы учредите надо мной опеку. Я обещал Вам наказать Вас, не заставьте исполнить оный обет над Вами, дурным блюстителем правосудияв вверенной Вам губернии, робким кадетом, воришкою, подлецом и мошенником, тот, которого Ваши подлецы родственники называют
беззащитным человеком, но который есть и всегда пребудет
Граф Дмитриев-Мамонов.
О болѣзни графа Мамонова
(Военно-медицинскій журналъ, издаваемый медицинскимъ департаментомъ военнаго министерства. Часть L. No 2. Спб. 1848 г. въ статьѣ: "О помѣшательствѣ", П. Малиновскаго, состоящаго при военномъ медицинскомъ департаментѣ, бывшаго старшимъ ординаторомъ отдѣленія умалишенныхъ при Обуховской больницѣ, стр. 118).
Наблюденіе 15. Случай помѣшательства отъ самолюбія и славолюбія.
Гр. М***, вмѣстѣ съ знатностію происхожденія, богатствомъ и красотою, соединялъ въ себѣ обширный, гордый умъ, таланты и безмѣрное самолюбіе. Въ самой ранней молодости, счастіе баловало его: въ 19 лѣтъ отъ роду, онъ занималъ уже одну изъ значительнѣйшихъ должностей въ Сенатѣ; но этого было не достаточно для самолюбія молодаго гр. М***, -- онъ стремился дальше. Насталъ тяжкой и славной для Россіи 1812 годъ. Гр. М***, имѣющій громадное состояніе, собралъ на свой счетъ казачій полкъ и былъ назначенъ шефомъ этого полка, на 21 году отъ роду, онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры, но здѣсь счастіе измѣнило ему, -- полкъ его былъ раскассированъ. Это обстоятельство дало сильный толчекъ самолюбію гордаго гр. М***, привыкшаго къ безпрекословному повиновенію окружающихъ, привыкшаго удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ и капризамъ; теперь онъ считалъ себя оскорбленнымъ, характеръ его сдѣлался угрюмымъ и строптивымъ. Спустя нѣсколько времени, онъ отправился въ чужіе краи, и, тогда уже. начали въ немъ обнаруживаться признаки помѣшательства. Въ чужихъ краяхъ, онъ велъ странный образъ жизни, сталъ вѣрить въ магію и сдѣлался мистикомъ. Возвратившись назадъ, въ Россію, гр. М*** поселился въ своемъ истинно-прекрасномъ и богатомъ имѣніи, не далеко отъ Москвы. Живя тутъ, онъ нѣсколько лѣтъ прятался отъ людей, отростилъ себѣ бороду и волосы; кушанье и платье ему приносили и оставляли въ пустой комнатѣ. Днемъ онъ занимался составленіемъ чертежей и плановъ для того, чтобы воздвигнуть каменныя укрѣпленія въ своемъ имѣніи, а ночью, когда всѣ спали, гр. М*** выходилъ и подробно осматривалъ мѣстоположеніе, и тамъ, гдѣ нужно было строить стѣны и башни, втыкалъ въ землю, заранѣе приготовленныя, короткія колья. Для поясненія, онъ каждое утро оставлялъ планъ или чертежъ въ комнатѣ сосѣдней съ тою, гдѣ жилъ самъ, каждое утро приходилъ подрядчикъ, и гр. М*** изъ другой комнаты, черезъ стѣну, разсказывалъ ему, какъ должно строить эти укрѣпленія. Ночью же опять ходилъ самъ осматривать работы. Укрѣпленія подвигались впередъ, башни и стѣны росли -- и имѣніе гр. М***, почти съ трехъ сторонъ окруженное рѣками съ остальной, свободной, было-бы обнесено довольно высокой и толстой каменной стѣною, съ башнями, если-бы гр-у М*** не помѣшали кончить его предположенія... Онъ былъ перевезенъ въ Москву и отданъ въ руки врачей... Съ тѣхъ поръ много прошло времени, помѣшательство гр. М*** застарѣло. Въ 1842 году, когда я былъ приглашенъ къ нему (спустя десятки лѣтъ, по развитіи его болѣзни), главная идея его бреда было тоже самолюбіе, которое довело его до этого плачевнаго состоянія: онъ считалъ себя Папой и Римскимъ императоромъ, и безпрестанно писалъ приказанія воображаемымъ исполнителямъ своей власти. Теперь гр. М*** около 56 лѣтъ, онъ высокъ ростомъ, плечистъ, нѣсколько тученъ, лицо выражаетъ одичалость и сознаніе собственнаго достоинства, движенія то важны, то порывисты, аппетитъ довольно хорошъ, геморой. Сонъ гр. М*** безпорядочный, очень часто онъ не спитъ цѣлыя ночи, и за то спитъ большую часть дня, почти всегда не одѣтъ (кромѣ рубашки и брюкъ, которые онъ носитъ), брѣется безъ зеркала, и на головѣ носитъ черный шелковый колнакъ. Разговоры гр. М*** сохраняютъ печать его обширнаго ума, но къ нимъ всегда примѣшивается бредъ и, кромѣ того, какъ во время разговоровъ, такъ и тогда, когда бываетъ одинъ, гр. М*** произноситъ невнятно слова, между которыми часто слышится привычное его восклицаніе: "этакіе они, Боже мой!" Дыханіе этого больнаго имѣетъ запахъ, но онъ уничтожаетъ его, куря почти безпрестанно крѣпкій канастеръ. Ему часто кажется, будто развиваются странные запахи, и онъ тотчасъ же кричитъ, чтобъ курили. Его удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ быть окружену маленькими дѣтьми, которыя къ нему сбѣгаются изъ дворни: (самъ гр. М*** не былъ женатъ и не любитъ женщинъ). Около десятка разныхъ собакъ , безпріютныхъ или потерявшихъ своихъ хозяевъ, стадо голубей и безчисленное множество воробьевъ получаютъ отъ гр. М*** ежедневную пищу. Каждый день, послѣ обѣда, въ то время, когда совершается пищевареніе, больной приходитъ въ сильное раздраженіе: его тревожатъ мнимо-ощущенія, онъ бранится съ своими невидимыми врагами, и движенія его дѣлаются порывисты".
"Русскій Архивъ", No 5-6, 1868
(Военно-медицинскій журналъ, издаваемый медицинскимъ департаментомъ военнаго министерства. Часть L. No 2. Спб. 1848 г. въ статьѣ: "О помѣшательствѣ", П. Малиновскаго, состоящаго при военномъ медицинскомъ департаментѣ, бывшаго старшимъ ординаторомъ отдѣленія умалишенныхъ при Обуховской больницѣ, стр. 118).
Наблюденіе 15. Случай помѣшательства отъ самолюбія и славолюбія.
Гр. М***, вмѣстѣ съ знатностію происхожденія, богатствомъ и красотою, соединялъ въ себѣ обширный, гордый умъ, таланты и безмѣрное самолюбіе. Въ самой ранней молодости, счастіе баловало его: въ 19 лѣтъ отъ роду, онъ занималъ уже одну изъ значительнѣйшихъ должностей въ Сенатѣ; но этого было не достаточно для самолюбія молодаго гр. М***, -- онъ стремился дальше. Насталъ тяжкой и славной для Россіи 1812 годъ. Гр. М***, имѣющій громадное состояніе, собралъ на свой счетъ казачій полкъ и былъ назначенъ шефомъ этого полка, на 21 году отъ роду, онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры, но здѣсь счастіе измѣнило ему, -- полкъ его былъ раскассированъ. Это обстоятельство дало сильный толчекъ самолюбію гордаго гр. М***, привыкшаго къ безпрекословному повиновенію окружающихъ, привыкшаго удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ и капризамъ; теперь онъ считалъ себя оскорбленнымъ, характеръ его сдѣлался угрюмымъ и строптивымъ. Спустя нѣсколько времени, онъ отправился въ чужіе краи, и, тогда уже. начали въ немъ обнаруживаться признаки помѣшательства. Въ чужихъ краяхъ, онъ велъ странный образъ жизни, сталъ вѣрить въ магію и сдѣлался мистикомъ. Возвратившись назадъ, въ Россію, гр. М*** поселился въ своемъ истинно-прекрасномъ и богатомъ имѣніи, не далеко отъ Москвы. Живя тутъ, онъ нѣсколько лѣтъ прятался отъ людей, отростилъ себѣ бороду и волосы; кушанье и платье ему приносили и оставляли въ пустой комнатѣ. Днемъ онъ занимался составленіемъ чертежей и плановъ для того, чтобы воздвигнуть каменныя укрѣпленія въ своемъ имѣніи, а ночью, когда всѣ спали, гр. М*** выходилъ и подробно осматривалъ мѣстоположеніе, и тамъ, гдѣ нужно было строить стѣны и башни, втыкалъ въ землю, заранѣе приготовленныя, короткія колья. Для поясненія, онъ каждое утро оставлялъ планъ или чертежъ въ комнатѣ сосѣдней съ тою, гдѣ жилъ самъ, каждое утро приходилъ подрядчикъ, и гр. М*** изъ другой комнаты, черезъ стѣну, разсказывалъ ему, какъ должно строить эти укрѣпленія. Ночью же опять ходилъ самъ осматривать работы. Укрѣпленія подвигались впередъ, башни и стѣны росли -- и имѣніе гр. М***, почти съ трехъ сторонъ окруженное рѣками съ остальной, свободной, было-бы обнесено довольно высокой и толстой каменной стѣною, съ башнями, если-бы гр-у М*** не помѣшали кончить его предположенія... Онъ былъ перевезенъ въ Москву и отданъ въ руки врачей... Съ тѣхъ поръ много прошло времени, помѣшательство гр. М*** застарѣло. Въ 1842 году, когда я былъ приглашенъ къ нему (спустя десятки лѣтъ, по развитіи его болѣзни), главная идея его бреда было тоже самолюбіе, которое довело его до этого плачевнаго состоянія: онъ считалъ себя Папой и Римскимъ императоромъ, и безпрестанно писалъ приказанія воображаемымъ исполнителямъ своей власти. Теперь гр. М*** около 56 лѣтъ, онъ высокъ ростомъ, плечистъ, нѣсколько тученъ, лицо выражаетъ одичалость и сознаніе собственнаго достоинства, движенія то важны, то порывисты, аппетитъ довольно хорошъ, геморой. Сонъ гр. М*** безпорядочный, очень часто онъ не спитъ цѣлыя ночи, и за то спитъ большую часть дня, почти всегда не одѣтъ (кромѣ рубашки и брюкъ, которые онъ носитъ), брѣется безъ зеркала, и на головѣ носитъ черный шелковый колнакъ. Разговоры гр. М*** сохраняютъ печать его обширнаго ума, но къ нимъ всегда примѣшивается бредъ и, кромѣ того, какъ во время разговоровъ, такъ и тогда, когда бываетъ одинъ, гр. М*** произноситъ невнятно слова, между которыми часто слышится привычное его восклицаніе: "этакіе они, Боже мой!" Дыханіе этого больнаго имѣетъ запахъ, но онъ уничтожаетъ его, куря почти безпрестанно крѣпкій канастеръ. Ему часто кажется, будто развиваются странные запахи, и онъ тотчасъ же кричитъ, чтобъ курили. Его удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ быть окружену маленькими дѣтьми, которыя къ нему сбѣгаются изъ дворни: (самъ гр. М*** не былъ женатъ и не любитъ женщинъ). Около десятка разныхъ собакъ , безпріютныхъ или потерявшихъ своихъ хозяевъ, стадо голубей и безчисленное множество воробьевъ получаютъ отъ гр. М*** ежедневную пищу. Каждый день, послѣ обѣда, въ то время, когда совершается пищевареніе, больной приходитъ въ сильное раздраженіе: его тревожатъ мнимо-ощущенія, онъ бранится съ своими невидимыми врагами, и движенія его дѣлаются порывисты".
"Русскій Архивъ", No 5-6, 1868
Сергей Михайлович Лукьянов
русский учёный-эпидемиолог, писатель и государственный деятель
Между прочимъ, всеобщее дружеское къ нему расположеніе сразу выразилось въ томъ, что всѣ съ нимъ уговорились, что завтра мы всѣ одновременно покинемъ Москву и вмѣстѣ поѣдемъ по Курской дорогѣ, онъ въ Тулу, а мы на лѣто въ Дубровицы, куда и онъ обѣщалъ вскорѣ пріѣхать погостить къ намъ. {Московско-Курская желѣзная дорога идетъ на Подольскъ, Серпуховъ, Тулу и т. д. Дубровнцы въ Подольскомъ уѣздѣ, а въ Серпуховскомъ уѣздѣ -- с. Рождествино, или Рождественное, имѣніе гр. Соллогубовъ. Ужъ не къ графу-ли Ѳ. Л. Соллогубу (сн. выше, въ главѣ одиннадцатой) направлялся Соловьевъ, говоря, что ѣдетъ "въ Тулу"?-- А. Н. Шварцъ передавалъ намъ, что въ половинѣ 70-ыхъ годовъ Соловьевъ часто навѣщалъ семейство Мосоловыхъ, тульское помѣщичье гнѣздо. Возможно, что поѣздка "въ Тулу" предпринималась именно ради посѣщенія этого семейства. По слухамъ, здѣсь впослѣдствіи намѣчалось точно также нѣкоторое романическое сближеніе, но и оно осталось безрезультатнымъ.-- Назовемъ здѣсь-же подмосковное село Знаменское, въ 15 верстахъ отъ Серпуховской заставы. Имѣніе это принадлежало князьямъ Трубецкимъ, а потомъ Катковымъ. Не случалось-ли и въ Знаменскомъ бывать Соловьеву?}
Дѣйствительно, Вл. С. не замедлилъ исполнить свое обѣщаніе и уже 15-го мая пріѣхалъ къ намъ въ Дубровицы.
Пріѣздъ его внесъ много интереса въ нашу жизнь, да и ему самому, по видимому, у васъ нравилось, такъ-какъ онъ прожилъ въ Дубровицахъ нѣсколько дней, съѣздилъ на два дня въ Москву, потомъ опять вернулся.
Немудрено, что ему пришлось у насъ по душѣ. Мѣстность въ Дубровицахъ очаровательная, прогулокъ множество и одна другой лучше. {Дубровицы, по прямой линіи, верстахъ въ 80 къ югу отъ Москвы. Расположены къ западу отъ Подольска, на рѣкѣ Пахрѣ; чуть пониже въ Пахру впадаетъ необычайно красивая до своимъ берегамъ Десна. Дубровицы стоятъ въ дельтѣ, образуемой этими рѣками. Въ настоящее время имѣніе это принадлежитъ княг. Голицыной, рожденной княжнѣ Кудашевой, четвертой женѣ кн. Сергѣе Михайловича Голицына.-- Верстахъ въ 7 отъ Дубровинъ имѣніе Поливаново, принадлежавшее всегда Давыдовымъ. Въ Поливановѣ существуетъ учительская семинарія.} Жизнь была у насъ привольная, разнообразная, а главную ея прелесть составляло отсутствіе всякой условности и затѣмъ необычайное радушіе моихъ родителей и ихъ въ высшей степени доброжелательное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ.
Самое наше семейство было не особенно велико, но въ числѣ его постоянныхъ членовъ были двоюродные братья и сестры, которые воспитывались вмѣстѣ съ вами, три тетки, совершенно различныя и по виду, и по характеру, и множество кузинъ и кузеновъ, жившихъ у насъ по мѣсяцамъ. Кромѣ того, вѣчно гостило у насъ множество друзей, такъ-что за обѣдъ обыкновенно садилось отъ 30 до 40 человѣкъ. Въ домѣ было 32 комнаты, кромѣ людскихъ, и все-же мы принанимали маленькую дачку въ 5 комнатъ.
Можно себѣ представить, какое у насъ царило оживленіе!
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома протекала рѣка, {Имѣется въ виду рѣка Пахра. См. выше, прим. 1200-ое.} на которой стояло двѣ просторныхъ купальни, а къ маленькому мостику были привязаны двѣ лодки для нашихъ рѣчныхъ экскурсій. Было у насъ также много верховыхъ и выѣздныхъ лошадей, такъ-что постоянно устраивались то кавалькады, то катанье въ экипажахъ. Дома, въ дурную погоду, также были развлеченія: въ большой залѣ -- столовой стоялъ билліардъ и былъ рояль, такъ-что тутъ могли устраиваться танцы и хоры; наверху была еще другая рояль, и пѣніе иногда происходило тамъ. Два мои меньшіе брата были особенно музыкальны: у старшаго изъ нихъ, Володи, былъ чудный теноръ, а младшій, Сережа, обладалъ выдающимся слухомъ и исключительно превосходными музыкальными дарованіями, вслѣдствіе чего музыкальная часть стояла у насъ очень высоко.
Никакой нашъ шумъ, никакой нашъ гамъ, никакой нашъ яръ никогда не были въ тягость отцу и матери, а потому ни въ какомъ весельѣ мы никогда не чувствовали никакого стѣсненія. Съ ранняго дѣтства отецъ отъ насъ строго требовалъ добросовѣстнаго отношенія къ урокамъ, зато лѣтомъ у насъ былъ сплошной праздникъ и мы пользовались полной свободой, а ужъ какъ подросло, то и говорить нечего. Строго воспрещалось только безпокоить слугъ позже 11 вечера. Мы могли возвращаться, когда угодно, но не могли потребовать ни самовара, ни ужина, а должны бывали сами обо всемъ озаботиться. Это тоже бывало очень занимательно.
Я сдѣлала довольно большое отступленіе, не упомянувъ даже о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я сдѣлала это не случайно, а умышленно, чтобы было понятно, почему у насъ всѣ чувствовали себя какъ дома, почему и ему было пріятно въ Дубровицахъ.
Вл. С. Соловьевъ вообще былъ общителенъ, но особенно сблизился онъ съ четырьмя лицами. Онъ очень сошелся съ моимъ отцомъ, который, въ свою очередь, очень высоко цѣнилъ Соловьева и очень его полюбилъ. Необыкновенно тепло относился Владиміръ Сергѣевичъ и къ моей матери, питавшей къ нему также большую нѣжность. {Отецъ автора воспоминаній -- Михаилъ Александровичъ Поливановъ; родился 9-го марта 1818 г., скончался 11-го августа 1880 г., 62 лѣтъ. Матъ -- Александра Андреевна, рожденная Протопопова; родилась 2-го ноября 1823 г., скончалась 6-го августа 1904 г., въ возрастѣ около 81 года.-- С. М. Соловьевъ-младшій передавалъ намъ, что съ Л. И. Поливановымъ, извѣстнымъ педагогомъ, Е. М. Поливанова состояла въ очень отдаленномъ родствѣ; семьи даже не были знакомы. О личномъ знакомствѣ Соловьева съ Л. И. Поливановымъ см. въ главѣ четвертой, прим. 214-ое.} А затѣмъ онъ очень подружился съ моимъ младшимъ братомъ Сережей. {Четвертымъ лицомъ является, конечно, авторъ воспоминаній}
Эта послѣдняя дружба была особенно любопытна, ибо Сережа въ то время былъ еще почти ребенокъ, ему было всего 14 лѣтъ. Правда, это былъ мальчикъ необыкновенный, сверхъ мѣры одаренный отъ природы множествомъ разнообразныхъ способностей. Я была старше его на 6 лѣтъ и 4 мѣсяца, {Е. М. Поливанова родилась 1-го марта 1864 г. Въ іюнѣ 1876 г. ей было, значить, около 21 года. Соловьевъ былъ старше ея на 1 годъ и приблизительно 1 1/2 мѣсяца.} и на мою долю, по желанію отца, выпала задача заниматься его первоначальнымъ образованіемъ и готовить его къ поступленію въ учебное заведеніе. Такъ вотъ, я совершенно безпристрастно могу сказать, что никогда въ жизни,-- а впослѣдствіи у меня было много учениковъ и ученицъ,-- не встрѣчала я и тѣни какой-либо одной изъ множества его способностей. Такъ, обучаясь русской грамотѣ, онъ прямо писалъ безъ ошибокъ. Математикъ онъ былъ прирожденный. Когда я стала заниматься съ нимъ геометріей, то мнѣ никогда не приходилось объяснять ему теоремъ: скажу ему теорему, нарисую чертежъ, и онъ тотчасъ-же самъ выведетъ все доказательство. Память у него была изумительная: стоило ему прочесть стихотвореніе или какую-нибудь статью, и онъ уже помнилъ все отъ слова до слова. Всякое знаніе онъ не только легко схватывалъ, но сразу постигалъ его и усваивалъ. Къ сожалѣнію, при такихъ дарованіяхъ онъ отличался колоссальной безпечностью и всегда занимался не тѣмъ, что требовалось.
И вотъ съ этимъ самымъ даровитымъ и въ высшей степени интереснымъ Сережей и вошелъ въ тѣсную дружбу Владиміръ Сергѣевичъ. И дружба эта философа съ гимназистомъ вовсе не была снисходительнымъ чувствомъ расположенія старшаго къ младшему или интереснымъ наблюденіемъ любопытнаго явленія, а настоящей дружбой какъ-бы между равными и продолжалась она нѣсколько лѣтъ, сама судьба не бросила ихъ въ разныя стороны.
Не смотря на цѣлую массу общихъ прогулокъ и пикниковъ, я также проводила много времени съ глазу на глазъ съ Владиміромъ Сергѣевичемъ.
Съ нимъ было необыкновенно легко. Бесѣда всегда лилась сама собою, затрогивая самые разнообразные предметы. Отчасти эта бесѣда носила поучительный характеръ, и вотъ почему. Зимой я пыталась читать нѣкоторыя философскія книги, но многое не понимала, и теперь спрашивала у него поясненій. Онъ охотно исполнялъ мое желаніе, и мы оба увлекались бесѣдой -- онъ, давая мнѣ объясненія, а я, слушая его и предлагая все новые вопросы.
Говорилъ онъ также о своихъ широкихъ замыслахъ въ будущемъ. Онъ въ то время горячо вѣрилъ въ себя, вѣрилъ въ свое призваніе совершить переворотъ въ области человѣческой мысли. Онъ стремился примирить вѣру и разумъ, религію и науку, {Замѣтимъ мимоходомъ, что въ 1875 г. печатался въ Отечественныхъ Запискахъ романъ Ѳ. М. Достоевскаго: Подростокъ. Здѣсь Версиловъ-отецъ заявляетъ, между прочимъ, что "высшая русская мысль есть всепримиреніе идей"... Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго, изд. 4, т. VIII, С.-Петербургъ, 1892 г.; стр. 462.} открыть новые, невѣдомые до тѣхъ поръ пути для человѣческаго сознанія. Когда онъ говорилъ объ этомъ будущемъ, онъ весь преображался. Его, сѣро-синіе глаза какъ-то темнѣли и сіяли, смотрѣли не передъ собой, а куда-то вдаль, впередъ, и казалось, что онъ уже видитъ передъ собой картины этого чуднаго грядущаго.
Въ такія минуты я также уносилась мыслью впередъ, а на него смотрѣла съ благоговѣйнымъ восхищеніемъ, думая про себя: "Да, онъ пророкъ, провозвѣстникъ лучшаго будущаго, вождь болѣе совершеннаго человѣчества!"
Наряду съ такими возвышенными бесѣдами, бывали у насъ и другія, въ совершенно другомъ родѣ. Мы оба побили все таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также безъ конца, разсказывая другъ другу всякія чудеса, слышанныя нами отъ очевидцевъ, или изъ вторыхъ и третьихъ рукъ, или даже вычитанныя вами изъ книгъ.
И вотъ, благодаря общности многихъ взглядовъ и вкусовъ, близость между вами росла съ каждымъ днемъ. Намъ было хорошо другъ съ другомъ. Кругомъ все было прекрасно, весело и свѣтло. Но горе сторожило насъ...
Виновницей всего вынесеннаго нами горя была я, и сознаніе этой вины тяжкимъ гнетомъ легло мнѣ на душу. Прошло слишкомъ 40 лѣтъ съ тѣхъ поръ, а я и сейчасъ съ щемящей болью въ сердцѣ вспоминаю это мучительное время и мнѣ трудно говорить о немъ. Но разъ я пишу воспоминанія о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я не могу совсѣмъ обойти молчаніемъ того, что случилось. Я причинила ему большое страданіе,-- правда, и сама мучительно страдала,-- но развѣ наши страданія равноцѣнны?
А случилось вотъ что.--
1-го іюля, въ самый Троицынъ день, мы были вмѣстѣ у обѣдни. Спасаясь отъ нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затѣмъ вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровицъ чудный видъ, который я давно обѣщала показать ему.
Я сѣла на порогъ у самой двери, а Владиміръ Сергѣевичъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ меня на самомъ краю крыши, да еще поставивъ ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дулъ очень свѣжій вѣтеръ. Боясь, чтобы онъ не простудился, я предложила вернуться на хоры.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- проговорилъ Владиміръ Сергѣевичъ.
И вдругъ нежданно, негаданно онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня и проситъ меня быть его женой.
Какъ это ни странно, но за все время нашего знакомства мнѣ и мысли о любви не приходило въ голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.
Я видѣла передъ собой его блѣдное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня съ выраженіемъ тревожнаго ожиданія, и въ то-же время сама была охвачена чувствомъ страха, что онъ вотъ-вотъ можетъ сорваться внизъ...
Я что-то пролепетала, сама не знаю что.
Онъ настаивалъ на категорическомъ отвѣтѣ.
Я отвѣтила да, и въ этомъ моя глубочайшая вина передъ нимъ. Но въ эту минуту я объ этомъ не думала, да и не знаю, думала-ли о чемъ-нибудь.
Народъ сталъ выходить изъ церкви, мы тоже сошли внизъ.
Дома мы застали гостей, цѣлый классъ лицеистовъ, товарищей брата Володи.
Весь день всѣ были заняты этой шумной компаніей. Владиміръ Сергѣевичъ тоже занимался молодежью, смѣялся съ ними, шутилъ, былъ необычайно веселъ, видъ у него былъ счастливый.
Вечеромъ, послѣ отъѣзда лицеистовъ, всѣ рано разошлись по своимъ комнатамъ.
Не смотря на Физическое утомленіе этого дня, я спать не могла въ эту ночь. Вмѣсто ощущенія счастья, въ душѣ у меня была тревога, тревога невыносимая изъ-за мучительнаго сознанія, что нѣтъ у меня въ сердцѣ настоящей любви къ Владиміру Сергѣевичу, что я смалодушествовала, можетъ-быть, изъ чувства страха, ввела его въ заблужденіе. Но въ то-же время мысль сознаться ему, причинить ему страданіе, терзала меня безмѣрно. А совѣсть все-таки властно требовала полнаго покаянія передъ нимъ, и въ концѣ концовъ я рѣшила сказать ему все откровенно.
Однако, когда на другой день мы встрѣтились, вся моя рѣшимость исчезла: у него былъ такой радостный, сіяющій видъ! За завтракомъ онъ передалъ мнѣ соль и кто-то сказалъ, что передача соли ведетъ къ ссорѣ. Онъ внезапно поблѣднѣлъ такъ, что даже губы у него побѣлѣли. Гдѣ-же, какъ тутъ говорить?
Вечеромъ, въ своей комнатѣ, я снова упрекала себя за трусость и набиралась рѣшимости. На утро, при встрѣчѣ, отъ рѣшимости и слѣда не осталось.
Но вотъ онъ уѣхалъ на два дня въ Москву, и эти два дня я провела въ самой жестокой борьбѣ сама съ собою. Мысль сознательно причинить ему страданіе была нестерпима. А если такъ, то, стало-быть, надобно забыть всѣ свои сомнѣнія и думать только объ его счастіи. Да будетъ-ли ему счастіе при отсутствіи полной искренности? Я очень люблю его, но развѣ такой любви достоинъ такой человѣкъ, какъ онъ? Любовь къ нему должна быть безпредѣльна и безъ всякихъ въ себѣ сомнѣній. Иначе это будетъ обманъ.
Какъ только онъ пріѣхалъ, я позвала его на Десннискую скамейку, гдѣ мы оба любили сидѣть, и разомъ, сама не знаю какъ, сказала ему все, Я чувствовала, что дѣлаю какое-то зло, но поступить иначе я уже не могла. Сама я очень страдала и шакала горючими слезами.
Вотъ тутъ-то сказалась вся доброта этого удивительнаго человѣка. Онъ совершенно забылъ о своемъ собственномъ страданіи и употреблялъ всѣ старанія, чтобы успокоить и утѣшить меня. А вѣдь я знала, какой у насъ будетъ разговоръ, и смалодушествовала: сама во всемъ была виновата и сама-же плакала, а онъ, пріѣхавшій съ чувствомъ радости и счастія въ сердцѣ и потерпѣвшій полное разочарованіе въ своихъ мечтахъ, онъ нашелъ въ себѣ силу воли все это мужественно перенести и утѣшалъ меня-же! Какъ великъ онъ былъ въ эти минуты и какъ я была ничтожна!
Когда я нѣсколько овладѣла собой, мы медленно побрели домой.
-- Я все-таки останусь до послѣ-завтра, сказалъ онъ, подходя къ дому. Намъ съ вами о многомъ еще переговорить надо.
Я прошла прямо въ кабинетъ отца и, снова заливаясь слезами, все ему разсказала.
Онъ нѣжно приласкалъ меня.
-- Не знаю, кого изъ васъ двухъ мнѣ болѣе жаль, проговорилъ онъ вздохнувъ. Одно скажу, молоды вы оба очень, все будущее, вся жизнь еще впереди.
На другой день мы пошли съ Владиміромъ Сергѣевичемъ въ далекую прогулку, чтобы "переговорить", какъ онъ сказалъ.
Онъ предложилъ мнѣ позабыть о всемъ, что было, и вернуться къ прежней простой дружбѣ Я рада была этому предложенію, но смутно чувствовала, что "не течетъ рѣка обратно".
Однако, Владиміръ Сергѣевичъ казался совершенно спокойнымъ, говорилъ о задуманныхъ имъ произведеніяхъ, дѣйствительно ни словомъ не касаясь переживаемаго. "Слава Богу, что онъ все принялъ такъ", думалось мнѣ, и въ душѣ тоже начало водворяться нѣкоторое успокоеніе. И вдругъ все это рушилось.
Мы сидѣли на пригоркѣ, я -- повыше, онъ -- почти у самыхъ моихъ ногъ. На минуту онъ умолкъ, вдругъ припалъ къ землѣ, и у него вырвалось стономъ:
-- И подумать только, какъ бы мы могли быть счастливы!
У меня снова слезы подступили къ горлу, а затѣмъ безудержнымъ потокомъ полились изъ глазъ,
-- Видите, едва проговорила я, возвратъ къ простой, прежней дружбѣ невозможенъ...
-- Невозможенъ... откликнулся онъ, какъ эхо.
Нѣкоторое время длилось унылое молчаніе, а потомъ мы снова заговорили. Это не былъ разговоръ, скорѣе мы оба мыслили вслухъ. Не сумѣю сказать какъ, во въ концѣ концовъ мы пришли къ рѣшенію -- разстаться.
Онъ сказалъ, что уѣдетъ куда-нибудь далеко, вѣроятно, за-границу. {Какъ будетъ объяснено ниже, оффиціальное извѣщеніе о предоставленіи Соловьеву заграничной командировки послѣдовало со стороны попечителя Московскаго учебнаго округа 12-го іюня 1675 г., a въ университетѣ соотвѣтствующая бумага была получена 16-го числа. Судя по всему, въ то время, когда Соловьевъ велъ означенный выше разговоръ съ Е. М. Поливановой, онъ еще не зналъ, кокъ будетъ окончательно разрѣшено министерствомъ ходатайство совѣта.} Въ памяти у меня запечатлѣлись его послѣднія слова: "Если полюбите, напишите, я пріѣду, когда бы это ни было. Иначе мы не увидимся, развѣ только мое чувство исчезнетъ..."
Л вотъ что записано у меня въ этотъ вечеръ въ тетрадкѣ:-- "Лучше, выше, великодушнѣе, добрѣе человѣка я не знаю и вообразить не могу. И я его люблю, но не той любовью, какъ онъ хочетъ. .. Я вѣрю въ его будущее и только мнѣ больно, что я тотъ ничтожный камышекъ, который попался ему на пути... Господи, дай ему счастіе, силу, славу, все, все! Зачѣмъ насъ свела судьба? неужели для того, чтобы такъ зло посмѣяться надъ нами? что мы оба сдѣлали? въ чемъ виноваты? къ чему, за что эти страданія? ему -- неужели за то, что онъ любитъ, мнѣ -- за то, что не могу любить?... Какіе тяжелые часы я переживаю, а завтра..."
Когда я дописывала это слово, раздался набатный колоколъ и почти въ ту-же минуту ко мнѣ вбѣжалъ мой старшій братъ.
-- Лиза! кажется, въ Жарковѣ пожаръ. Ѣду туда съ трубой и рабочими!-- и онъ исчезъ.
-- Я слѣдомъ за тобой! крикнула я, срываясь съ мѣста.
Невольно должна сдѣлать маленькое отступленіе. У моего брата
Александра была героическая натура и необычайно доброе сердце. Въ помощи ближнему, въ минуты опасности, онъ забывалъ себя: сколько спасъ онъ утопающихъ, сколько жертвъ вытащилъ онъ изъ огня! Когда случался пожаръ въ округѣ, онъ первый спѣшилъ туда и, благодаря своей способности не теряться и умѣло и распорядительности, дѣйствительно приносилъ громадную пользу. На пожарахъ я тоже ему немножко помогала, и онъ всегда бралъ меня съ собою.
Итакъ, я побѣжала на конный дворъ, гдѣ никого изъ кучеровъ не нашла, тамъ-какъ они всѣ уже были на пожарѣ съ братомъ, кое-какъ осѣдлала свою лошадь и помчалась безъ дороги, прямо на огонь, въ Жарково, находившееся верстахъ въ трехъ отъ Дубровицъ.
Брата я нашла въ разгарѣ работы. Онъ поставилъ меня у организованной имъ цѣпи подачи ведеръ изъ-подъ горы, а самъ тотчасъ-же куда-то исчезъ, и я его больше не видала.
Пожаръ сталъ стихать. Нѣсколько избъ уже сгорѣло, остальную часть деревни удалось отстоять. Бабы изъ ведеръ заливали догоравшія разметанныя бревна.
Я направилась къ дереву, гдѣ была привязана моя лошадь. Каково-же было мое изумленіе, когда посреди еще горѣвшихъ развалинъ одной избы я увидѣла Владиміра Сергѣевича, который тоже что-то поливалъ изъ ведра.
-- Господи! въ ужасѣ воскликнула я. Да вѣдь вы такъ сгорѣть, можете!
-- Нисколько! Я принимаю мѣры! отвѣтилъ онъ, беря изъ рукъ какой-то бабы ведро и обливая себя, какъ изъ душа.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Владиміръ Сергѣевичъ! Мнѣ страшно за васъ. Поѣдемте домой.
Онъ послушно выбрался на свободное отъ огня пространство.
-- Какъ вы сюда попали?
-- Какъ и вы, верхомъ пріѣхалъ.
-- Кто-же вамъ осѣдлалъ лошадь?
-- Вотъ этотъ благодѣтель. Онъ пріѣхалъ вмѣстѣ со мной, сказалъ онъ, указывая на одного изъ нашихъ рабочихъ.
-- Емельянъ, гдѣ-же лошади? обратилась я къ тому.
-- Сейчасъ приведу.
И вотъ мы втроемъ, грязные, мокрые и закоптѣлые, потихоньку, молча, поѣхали въ Дубровины.
Было уже совсѣмъ свѣтло, и вскорѣ лучи восходящаго солнца брызнули яркимъ свѣтомъ въ наши усталые глаза.
-- Я дописывалъ обѣщанные вамъ стихи, когда ударили въ набатъ, сказалъ Владиміръ Сергѣевичъ, когда мы подъѣзжали къ дому.
Прощаясь вечеромъ, я просила его оставить мнѣ какое-нибудь изъ его стихотвореній на намять.
Онъ далъ мнѣ три стихотворенія. Одно изъ нихъ -- Ночное плаваніе Гейне, озаглавленное имъ въ данномъ мнѣ рукописномъ спискѣ: Призраки, а затѣмъ еще два стихотворенія" которыхъ видала въ печати.
Вотъ они.
Прометею.
Когда душа твоя въ одномъ увидитъ свѣтѣ
Ложь съ правдой, съ благомъ зло,
И обойметъ весь міръ въ одномъ любви привѣтѣ --
Что есть и что прошло;
Когда узнаешь ты блаженство примиренья,
Когда твой умъ пойметъ,
Что только въ призракѣ ребяческаго мнѣнья
Добро и зло живетъ,--
Тогда наступитъ часъ -- послѣдній часъ творенья:
Твой свѣтъ однимъ лучомъ
Разсѣетъ цѣлый міръ туманнаго видѣнья
Въ тяжеломъ снѣ земномъ.
Преграды рушатся, расплавлены оковы
Божественнымъ огнемъ,
И утро вѣчное восходитъ жизни новой
Во всѣхъ и всѣ въ Одномъ.
Вл. Сол.
1.
Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни...
Жизнь -- игра тѣней,
Рядъ далекихъ отраженій
Вѣчно свѣтлыхъ дней.
2.
Но сливаются ужъ тѣни,
Прежнія черты
Прежнихъ яркихъ сновидѣній
Не узнаешь ты.
3.
Сѣрый сумракъ предразсвѣтный
Землю всю одѣлъ;
Сердцемъ вѣщимъ ужъ привѣтный
Трепетъ овладѣлъ.
4.
Голосъ вѣщій не обманетъ.
Вѣрь, проходитъ тѣнь --
Не скорби-же; скоро встанетъ
Новый вѣчный день.
Вл. Сол.
9 іюня 1876 г. Онъ уѣхалъ съ однимъ изъ дневныхъ поѣздовъ. Прощаясь, мы думали, что разстаемся надолго,-- можетъ-быть, навсегда. Однако, судьба судила иначе.
17-го марта 1875 г., за No 351, отъ совѣта университета пошло соотвѣтственное представленіе на имя попечителя Московскаго учебнаго округа, воспроизводящее какъ донесеніе Факультета, такъ и опредѣленіе совѣта. Отвѣта на это представленіе пришлось ждать довольно долго -- почти до половины іюня, т. е. какъ разъ до тѣхъ дней, когда такой унылой развязкой завершился -- какъ-бы окончательно -- столь быстро развернувшійся романъ Соловьева въ Дубровицахъ. 18-го апрѣля 1875 г., въ пятницу пасхальной недѣли, Соловьевъ писалъ, какъ мы знаемъ, кн. Д. Н. Цертелеву, {См. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1093-е.} что на-дняхъ онъ долженъ ѣхать въ Петербургъ на недѣлю, и что 8-го мая у него экзаменъ. Объ этой поѣздкѣ въ Петербургъ у насъ была рѣчь въ главѣ двѣнадцатой и въ главѣ шестнадцатой. Изъ разсказа Е. М. Поливановой теперь усматривается, что уже къ самому началу мая мѣсяца Соловьевъ былъ, во всякомъ случаѣ, въ Москвѣ. Объ экзаменѣ мы имѣемъ документальное подтвержденіе въ расписанія испытаній студентамъ историко-филологическаго факультета на весну 1875 г. {Копія съ этого расписанія была сообщена намъ С. И. Соболевскимъ.} Здѣсь, въ столбцѣ съ заголовкомъ; III-ій курсъ, и подъ датой: 8-го мая, четвергъ, значатся два экзамена -- по греческому языку и по философіи. Именно въ этотъ самый день, вечеромъ, Соловьевъ былъ въ первый разъ на дому у родителей Е. М. Поливановой... Въ томъ-же письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева Соловьевъ выражаетъ намѣреніе выѣхать къ своему другу 8-го мая или 9-го. Надо думать, что планъ этотъ разстроился, ибо, судя по разсказу Е. М. Поливановой, около только-что указаннаго срока Соловьевъ отбылъ "въ Тулу", {Путь въ Липяги идетъ на Рязань (см. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1096).} а 15-го мая онъ уже въ Дуброввцахъ, подъ Москвою. Изъ Дубровицъ онъ выѣзжалъ въ Москву лишь на короткое время я въ общемъ прогостилъ у Поливановыхъ приблизительно до 9-го іюня. За этотъ немногонедѣльный промежутокъ времени, который былъ отданъ отчасти и литературной работѣ, ибо въ іюньской книжкѣ Русскаго Вѣстника шло печатаніе отвѣта К. Д. Кавелину, Соловьевъ успѣлъ пройти черезъ довольно бурный личный романъ, богатый, какъ и предшествующій романъ съ Е. В. Романовой, прекрасными идеалистическими переживаніями, но такой-же пока неудачный въ смыслѣ осуществленія брачныхъ предположеній, съ такимъ-же грустнымъ переходомъ отъ да къ нѣтъ. Съ послѣдующими Фазами этого романа мы еще встрѣтимся въ дальнѣйшемъ изложеніи, но уже и теперь мы въ-правѣ сказать, что вмѣсто плохо налаживающейся эпиталамы намъ чудятся слова печальной баллады: --
Ritter, treue Schwesterliche
Widmet euch dies Herz;
Fordert keine andre Liebe,
Denn es macht mir Schmerz...1)
1) Schillers sämmtiehe Werke in zwölf Bänden; L Bd., Leipzig; Druck und Verlag von Philipp Reclam jun.; S. 176 (Ritter Toggenburg).-- Слова эти припомнилъ С. М. Соловьевъ-младшій, передавая намъ нѣкоторыя подробности, относительно романа въ Дубровицахъ.
Дѣйствительно, Вл. С. не замедлилъ исполнить свое обѣщаніе и уже 15-го мая пріѣхалъ къ намъ въ Дубровицы.
Пріѣздъ его внесъ много интереса въ нашу жизнь, да и ему самому, по видимому, у васъ нравилось, такъ-какъ онъ прожилъ въ Дубровицахъ нѣсколько дней, съѣздилъ на два дня въ Москву, потомъ опять вернулся.
Немудрено, что ему пришлось у насъ по душѣ. Мѣстность въ Дубровицахъ очаровательная, прогулокъ множество и одна другой лучше. {Дубровицы, по прямой линіи, верстахъ въ 80 къ югу отъ Москвы. Расположены къ западу отъ Подольска, на рѣкѣ Пахрѣ; чуть пониже въ Пахру впадаетъ необычайно красивая до своимъ берегамъ Десна. Дубровицы стоятъ въ дельтѣ, образуемой этими рѣками. Въ настоящее время имѣніе это принадлежитъ княг. Голицыной, рожденной княжнѣ Кудашевой, четвертой женѣ кн. Сергѣе Михайловича Голицына.-- Верстахъ въ 7 отъ Дубровинъ имѣніе Поливаново, принадлежавшее всегда Давыдовымъ. Въ Поливановѣ существуетъ учительская семинарія.} Жизнь была у насъ привольная, разнообразная, а главную ея прелесть составляло отсутствіе всякой условности и затѣмъ необычайное радушіе моихъ родителей и ихъ въ высшей степени доброжелательное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ.
Самое наше семейство было не особенно велико, но въ числѣ его постоянныхъ членовъ были двоюродные братья и сестры, которые воспитывались вмѣстѣ съ вами, три тетки, совершенно различныя и по виду, и по характеру, и множество кузинъ и кузеновъ, жившихъ у насъ по мѣсяцамъ. Кромѣ того, вѣчно гостило у насъ множество друзей, такъ-что за обѣдъ обыкновенно садилось отъ 30 до 40 человѣкъ. Въ домѣ было 32 комнаты, кромѣ людскихъ, и все-же мы принанимали маленькую дачку въ 5 комнатъ.
Можно себѣ представить, какое у насъ царило оживленіе!
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома протекала рѣка, {Имѣется въ виду рѣка Пахра. См. выше, прим. 1200-ое.} на которой стояло двѣ просторныхъ купальни, а къ маленькому мостику были привязаны двѣ лодки для нашихъ рѣчныхъ экскурсій. Было у насъ также много верховыхъ и выѣздныхъ лошадей, такъ-что постоянно устраивались то кавалькады, то катанье въ экипажахъ. Дома, въ дурную погоду, также были развлеченія: въ большой залѣ -- столовой стоялъ билліардъ и былъ рояль, такъ-что тутъ могли устраиваться танцы и хоры; наверху была еще другая рояль, и пѣніе иногда происходило тамъ. Два мои меньшіе брата были особенно музыкальны: у старшаго изъ нихъ, Володи, былъ чудный теноръ, а младшій, Сережа, обладалъ выдающимся слухомъ и исключительно превосходными музыкальными дарованіями, вслѣдствіе чего музыкальная часть стояла у насъ очень высоко.
Никакой нашъ шумъ, никакой нашъ гамъ, никакой нашъ яръ никогда не были въ тягость отцу и матери, а потому ни въ какомъ весельѣ мы никогда не чувствовали никакого стѣсненія. Съ ранняго дѣтства отецъ отъ насъ строго требовалъ добросовѣстнаго отношенія къ урокамъ, зато лѣтомъ у насъ былъ сплошной праздникъ и мы пользовались полной свободой, а ужъ какъ подросло, то и говорить нечего. Строго воспрещалось только безпокоить слугъ позже 11 вечера. Мы могли возвращаться, когда угодно, но не могли потребовать ни самовара, ни ужина, а должны бывали сами обо всемъ озаботиться. Это тоже бывало очень занимательно.
Я сдѣлала довольно большое отступленіе, не упомянувъ даже о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я сдѣлала это не случайно, а умышленно, чтобы было понятно, почему у насъ всѣ чувствовали себя какъ дома, почему и ему было пріятно въ Дубровицахъ.
Вл. С. Соловьевъ вообще былъ общителенъ, но особенно сблизился онъ съ четырьмя лицами. Онъ очень сошелся съ моимъ отцомъ, который, въ свою очередь, очень высоко цѣнилъ Соловьева и очень его полюбилъ. Необыкновенно тепло относился Владиміръ Сергѣевичъ и къ моей матери, питавшей къ нему также большую нѣжность. {Отецъ автора воспоминаній -- Михаилъ Александровичъ Поливановъ; родился 9-го марта 1818 г., скончался 11-го августа 1880 г., 62 лѣтъ. Матъ -- Александра Андреевна, рожденная Протопопова; родилась 2-го ноября 1823 г., скончалась 6-го августа 1904 г., въ возрастѣ около 81 года.-- С. М. Соловьевъ-младшій передавалъ намъ, что съ Л. И. Поливановымъ, извѣстнымъ педагогомъ, Е. М. Поливанова состояла въ очень отдаленномъ родствѣ; семьи даже не были знакомы. О личномъ знакомствѣ Соловьева съ Л. И. Поливановымъ см. въ главѣ четвертой, прим. 214-ое.} А затѣмъ онъ очень подружился съ моимъ младшимъ братомъ Сережей. {Четвертымъ лицомъ является, конечно, авторъ воспоминаній}
Эта послѣдняя дружба была особенно любопытна, ибо Сережа въ то время былъ еще почти ребенокъ, ему было всего 14 лѣтъ. Правда, это былъ мальчикъ необыкновенный, сверхъ мѣры одаренный отъ природы множествомъ разнообразныхъ способностей. Я была старше его на 6 лѣтъ и 4 мѣсяца, {Е. М. Поливанова родилась 1-го марта 1864 г. Въ іюнѣ 1876 г. ей было, значить, около 21 года. Соловьевъ былъ старше ея на 1 годъ и приблизительно 1 1/2 мѣсяца.} и на мою долю, по желанію отца, выпала задача заниматься его первоначальнымъ образованіемъ и готовить его къ поступленію въ учебное заведеніе. Такъ вотъ, я совершенно безпристрастно могу сказать, что никогда въ жизни,-- а впослѣдствіи у меня было много учениковъ и ученицъ,-- не встрѣчала я и тѣни какой-либо одной изъ множества его способностей. Такъ, обучаясь русской грамотѣ, онъ прямо писалъ безъ ошибокъ. Математикъ онъ былъ прирожденный. Когда я стала заниматься съ нимъ геометріей, то мнѣ никогда не приходилось объяснять ему теоремъ: скажу ему теорему, нарисую чертежъ, и онъ тотчасъ-же самъ выведетъ все доказательство. Память у него была изумительная: стоило ему прочесть стихотвореніе или какую-нибудь статью, и онъ уже помнилъ все отъ слова до слова. Всякое знаніе онъ не только легко схватывалъ, но сразу постигалъ его и усваивалъ. Къ сожалѣнію, при такихъ дарованіяхъ онъ отличался колоссальной безпечностью и всегда занимался не тѣмъ, что требовалось.
И вотъ съ этимъ самымъ даровитымъ и въ высшей степени интереснымъ Сережей и вошелъ въ тѣсную дружбу Владиміръ Сергѣевичъ. И дружба эта философа съ гимназистомъ вовсе не была снисходительнымъ чувствомъ расположенія старшаго къ младшему или интереснымъ наблюденіемъ любопытнаго явленія, а настоящей дружбой какъ-бы между равными и продолжалась она нѣсколько лѣтъ, сама судьба не бросила ихъ въ разныя стороны.
Не смотря на цѣлую массу общихъ прогулокъ и пикниковъ, я также проводила много времени съ глазу на глазъ съ Владиміромъ Сергѣевичемъ.
Съ нимъ было необыкновенно легко. Бесѣда всегда лилась сама собою, затрогивая самые разнообразные предметы. Отчасти эта бесѣда носила поучительный характеръ, и вотъ почему. Зимой я пыталась читать нѣкоторыя философскія книги, но многое не понимала, и теперь спрашивала у него поясненій. Онъ охотно исполнялъ мое желаніе, и мы оба увлекались бесѣдой -- онъ, давая мнѣ объясненія, а я, слушая его и предлагая все новые вопросы.
Говорилъ онъ также о своихъ широкихъ замыслахъ въ будущемъ. Онъ въ то время горячо вѣрилъ въ себя, вѣрилъ въ свое призваніе совершить переворотъ въ области человѣческой мысли. Онъ стремился примирить вѣру и разумъ, религію и науку, {Замѣтимъ мимоходомъ, что въ 1875 г. печатался въ Отечественныхъ Запискахъ романъ Ѳ. М. Достоевскаго: Подростокъ. Здѣсь Версиловъ-отецъ заявляетъ, между прочимъ, что "высшая русская мысль есть всепримиреніе идей"... Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго, изд. 4, т. VIII, С.-Петербургъ, 1892 г.; стр. 462.} открыть новые, невѣдомые до тѣхъ поръ пути для человѣческаго сознанія. Когда онъ говорилъ объ этомъ будущемъ, онъ весь преображался. Его, сѣро-синіе глаза какъ-то темнѣли и сіяли, смотрѣли не передъ собой, а куда-то вдаль, впередъ, и казалось, что онъ уже видитъ передъ собой картины этого чуднаго грядущаго.
Въ такія минуты я также уносилась мыслью впередъ, а на него смотрѣла съ благоговѣйнымъ восхищеніемъ, думая про себя: "Да, онъ пророкъ, провозвѣстникъ лучшаго будущаго, вождь болѣе совершеннаго человѣчества!"
Наряду съ такими возвышенными бесѣдами, бывали у насъ и другія, въ совершенно другомъ родѣ. Мы оба побили все таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также безъ конца, разсказывая другъ другу всякія чудеса, слышанныя нами отъ очевидцевъ, или изъ вторыхъ и третьихъ рукъ, или даже вычитанныя вами изъ книгъ.
И вотъ, благодаря общности многихъ взглядовъ и вкусовъ, близость между вами росла съ каждымъ днемъ. Намъ было хорошо другъ съ другомъ. Кругомъ все было прекрасно, весело и свѣтло. Но горе сторожило насъ...
Виновницей всего вынесеннаго нами горя была я, и сознаніе этой вины тяжкимъ гнетомъ легло мнѣ на душу. Прошло слишкомъ 40 лѣтъ съ тѣхъ поръ, а я и сейчасъ съ щемящей болью въ сердцѣ вспоминаю это мучительное время и мнѣ трудно говорить о немъ. Но разъ я пишу воспоминанія о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я не могу совсѣмъ обойти молчаніемъ того, что случилось. Я причинила ему большое страданіе,-- правда, и сама мучительно страдала,-- но развѣ наши страданія равноцѣнны?
А случилось вотъ что.--
1-го іюля, въ самый Троицынъ день, мы были вмѣстѣ у обѣдни. Спасаясь отъ нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затѣмъ вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровицъ чудный видъ, который я давно обѣщала показать ему.
Я сѣла на порогъ у самой двери, а Владиміръ Сергѣевичъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ меня на самомъ краю крыши, да еще поставивъ ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дулъ очень свѣжій вѣтеръ. Боясь, чтобы онъ не простудился, я предложила вернуться на хоры.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- проговорилъ Владиміръ Сергѣевичъ.
И вдругъ нежданно, негаданно онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня и проситъ меня быть его женой.
Какъ это ни странно, но за все время нашего знакомства мнѣ и мысли о любви не приходило въ голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.
Я видѣла передъ собой его блѣдное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня съ выраженіемъ тревожнаго ожиданія, и въ то-же время сама была охвачена чувствомъ страха, что онъ вотъ-вотъ можетъ сорваться внизъ...
Я что-то пролепетала, сама не знаю что.
Онъ настаивалъ на категорическомъ отвѣтѣ.
Я отвѣтила да, и въ этомъ моя глубочайшая вина передъ нимъ. Но въ эту минуту я объ этомъ не думала, да и не знаю, думала-ли о чемъ-нибудь.
Народъ сталъ выходить изъ церкви, мы тоже сошли внизъ.
Дома мы застали гостей, цѣлый классъ лицеистовъ, товарищей брата Володи.
Весь день всѣ были заняты этой шумной компаніей. Владиміръ Сергѣевичъ тоже занимался молодежью, смѣялся съ ними, шутилъ, былъ необычайно веселъ, видъ у него былъ счастливый.
Вечеромъ, послѣ отъѣзда лицеистовъ, всѣ рано разошлись по своимъ комнатамъ.
Не смотря на Физическое утомленіе этого дня, я спать не могла въ эту ночь. Вмѣсто ощущенія счастья, въ душѣ у меня была тревога, тревога невыносимая изъ-за мучительнаго сознанія, что нѣтъ у меня въ сердцѣ настоящей любви къ Владиміру Сергѣевичу, что я смалодушествовала, можетъ-быть, изъ чувства страха, ввела его въ заблужденіе. Но въ то-же время мысль сознаться ему, причинить ему страданіе, терзала меня безмѣрно. А совѣсть все-таки властно требовала полнаго покаянія передъ нимъ, и въ концѣ концовъ я рѣшила сказать ему все откровенно.
Однако, когда на другой день мы встрѣтились, вся моя рѣшимость исчезла: у него былъ такой радостный, сіяющій видъ! За завтракомъ онъ передалъ мнѣ соль и кто-то сказалъ, что передача соли ведетъ къ ссорѣ. Онъ внезапно поблѣднѣлъ такъ, что даже губы у него побѣлѣли. Гдѣ-же, какъ тутъ говорить?
Вечеромъ, въ своей комнатѣ, я снова упрекала себя за трусость и набиралась рѣшимости. На утро, при встрѣчѣ, отъ рѣшимости и слѣда не осталось.
Но вотъ онъ уѣхалъ на два дня въ Москву, и эти два дня я провела въ самой жестокой борьбѣ сама съ собою. Мысль сознательно причинить ему страданіе была нестерпима. А если такъ, то, стало-быть, надобно забыть всѣ свои сомнѣнія и думать только объ его счастіи. Да будетъ-ли ему счастіе при отсутствіи полной искренности? Я очень люблю его, но развѣ такой любви достоинъ такой человѣкъ, какъ онъ? Любовь къ нему должна быть безпредѣльна и безъ всякихъ въ себѣ сомнѣній. Иначе это будетъ обманъ.
Какъ только онъ пріѣхалъ, я позвала его на Десннискую скамейку, гдѣ мы оба любили сидѣть, и разомъ, сама не знаю какъ, сказала ему все, Я чувствовала, что дѣлаю какое-то зло, но поступить иначе я уже не могла. Сама я очень страдала и шакала горючими слезами.
Вотъ тутъ-то сказалась вся доброта этого удивительнаго человѣка. Онъ совершенно забылъ о своемъ собственномъ страданіи и употреблялъ всѣ старанія, чтобы успокоить и утѣшить меня. А вѣдь я знала, какой у насъ будетъ разговоръ, и смалодушествовала: сама во всемъ была виновата и сама-же плакала, а онъ, пріѣхавшій съ чувствомъ радости и счастія въ сердцѣ и потерпѣвшій полное разочарованіе въ своихъ мечтахъ, онъ нашелъ въ себѣ силу воли все это мужественно перенести и утѣшалъ меня-же! Какъ великъ онъ былъ въ эти минуты и какъ я была ничтожна!
Когда я нѣсколько овладѣла собой, мы медленно побрели домой.
-- Я все-таки останусь до послѣ-завтра, сказалъ онъ, подходя къ дому. Намъ съ вами о многомъ еще переговорить надо.
Я прошла прямо въ кабинетъ отца и, снова заливаясь слезами, все ему разсказала.
Онъ нѣжно приласкалъ меня.
-- Не знаю, кого изъ васъ двухъ мнѣ болѣе жаль, проговорилъ онъ вздохнувъ. Одно скажу, молоды вы оба очень, все будущее, вся жизнь еще впереди.
На другой день мы пошли съ Владиміромъ Сергѣевичемъ въ далекую прогулку, чтобы "переговорить", какъ онъ сказалъ.
Онъ предложилъ мнѣ позабыть о всемъ, что было, и вернуться къ прежней простой дружбѣ Я рада была этому предложенію, но смутно чувствовала, что "не течетъ рѣка обратно".
Однако, Владиміръ Сергѣевичъ казался совершенно спокойнымъ, говорилъ о задуманныхъ имъ произведеніяхъ, дѣйствительно ни словомъ не касаясь переживаемаго. "Слава Богу, что онъ все принялъ такъ", думалось мнѣ, и въ душѣ тоже начало водворяться нѣкоторое успокоеніе. И вдругъ все это рушилось.
Мы сидѣли на пригоркѣ, я -- повыше, онъ -- почти у самыхъ моихъ ногъ. На минуту онъ умолкъ, вдругъ припалъ къ землѣ, и у него вырвалось стономъ:
-- И подумать только, какъ бы мы могли быть счастливы!
У меня снова слезы подступили къ горлу, а затѣмъ безудержнымъ потокомъ полились изъ глазъ,
-- Видите, едва проговорила я, возвратъ къ простой, прежней дружбѣ невозможенъ...
-- Невозможенъ... откликнулся онъ, какъ эхо.
Нѣкоторое время длилось унылое молчаніе, а потомъ мы снова заговорили. Это не былъ разговоръ, скорѣе мы оба мыслили вслухъ. Не сумѣю сказать какъ, во въ концѣ концовъ мы пришли къ рѣшенію -- разстаться.
Онъ сказалъ, что уѣдетъ куда-нибудь далеко, вѣроятно, за-границу. {Какъ будетъ объяснено ниже, оффиціальное извѣщеніе о предоставленіи Соловьеву заграничной командировки послѣдовало со стороны попечителя Московскаго учебнаго округа 12-го іюня 1675 г., a въ университетѣ соотвѣтствующая бумага была получена 16-го числа. Судя по всему, въ то время, когда Соловьевъ велъ означенный выше разговоръ съ Е. М. Поливановой, онъ еще не зналъ, кокъ будетъ окончательно разрѣшено министерствомъ ходатайство совѣта.} Въ памяти у меня запечатлѣлись его послѣднія слова: "Если полюбите, напишите, я пріѣду, когда бы это ни было. Иначе мы не увидимся, развѣ только мое чувство исчезнетъ..."
Л вотъ что записано у меня въ этотъ вечеръ въ тетрадкѣ:-- "Лучше, выше, великодушнѣе, добрѣе человѣка я не знаю и вообразить не могу. И я его люблю, но не той любовью, какъ онъ хочетъ. .. Я вѣрю въ его будущее и только мнѣ больно, что я тотъ ничтожный камышекъ, который попался ему на пути... Господи, дай ему счастіе, силу, славу, все, все! Зачѣмъ насъ свела судьба? неужели для того, чтобы такъ зло посмѣяться надъ нами? что мы оба сдѣлали? въ чемъ виноваты? къ чему, за что эти страданія? ему -- неужели за то, что онъ любитъ, мнѣ -- за то, что не могу любить?... Какіе тяжелые часы я переживаю, а завтра..."
Когда я дописывала это слово, раздался набатный колоколъ и почти въ ту-же минуту ко мнѣ вбѣжалъ мой старшій братъ.
-- Лиза! кажется, въ Жарковѣ пожаръ. Ѣду туда съ трубой и рабочими!-- и онъ исчезъ.
-- Я слѣдомъ за тобой! крикнула я, срываясь съ мѣста.
Невольно должна сдѣлать маленькое отступленіе. У моего брата
Александра была героическая натура и необычайно доброе сердце. Въ помощи ближнему, въ минуты опасности, онъ забывалъ себя: сколько спасъ онъ утопающихъ, сколько жертвъ вытащилъ онъ изъ огня! Когда случался пожаръ въ округѣ, онъ первый спѣшилъ туда и, благодаря своей способности не теряться и умѣло и распорядительности, дѣйствительно приносилъ громадную пользу. На пожарахъ я тоже ему немножко помогала, и онъ всегда бралъ меня съ собою.
Итакъ, я побѣжала на конный дворъ, гдѣ никого изъ кучеровъ не нашла, тамъ-какъ они всѣ уже были на пожарѣ съ братомъ, кое-какъ осѣдлала свою лошадь и помчалась безъ дороги, прямо на огонь, въ Жарково, находившееся верстахъ въ трехъ отъ Дубровицъ.
Брата я нашла въ разгарѣ работы. Онъ поставилъ меня у организованной имъ цѣпи подачи ведеръ изъ-подъ горы, а самъ тотчасъ-же куда-то исчезъ, и я его больше не видала.
Пожаръ сталъ стихать. Нѣсколько избъ уже сгорѣло, остальную часть деревни удалось отстоять. Бабы изъ ведеръ заливали догоравшія разметанныя бревна.
Я направилась къ дереву, гдѣ была привязана моя лошадь. Каково-же было мое изумленіе, когда посреди еще горѣвшихъ развалинъ одной избы я увидѣла Владиміра Сергѣевича, который тоже что-то поливалъ изъ ведра.
-- Господи! въ ужасѣ воскликнула я. Да вѣдь вы такъ сгорѣть, можете!
-- Нисколько! Я принимаю мѣры! отвѣтилъ онъ, беря изъ рукъ какой-то бабы ведро и обливая себя, какъ изъ душа.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Владиміръ Сергѣевичъ! Мнѣ страшно за васъ. Поѣдемте домой.
Онъ послушно выбрался на свободное отъ огня пространство.
-- Какъ вы сюда попали?
-- Какъ и вы, верхомъ пріѣхалъ.
-- Кто-же вамъ осѣдлалъ лошадь?
-- Вотъ этотъ благодѣтель. Онъ пріѣхалъ вмѣстѣ со мной, сказалъ онъ, указывая на одного изъ нашихъ рабочихъ.
-- Емельянъ, гдѣ-же лошади? обратилась я къ тому.
-- Сейчасъ приведу.
И вотъ мы втроемъ, грязные, мокрые и закоптѣлые, потихоньку, молча, поѣхали въ Дубровины.
Было уже совсѣмъ свѣтло, и вскорѣ лучи восходящаго солнца брызнули яркимъ свѣтомъ въ наши усталые глаза.
-- Я дописывалъ обѣщанные вамъ стихи, когда ударили въ набатъ, сказалъ Владиміръ Сергѣевичъ, когда мы подъѣзжали къ дому.
Прощаясь вечеромъ, я просила его оставить мнѣ какое-нибудь изъ его стихотвореній на намять.
Онъ далъ мнѣ три стихотворенія. Одно изъ нихъ -- Ночное плаваніе Гейне, озаглавленное имъ въ данномъ мнѣ рукописномъ спискѣ: Призраки, а затѣмъ еще два стихотворенія" которыхъ видала въ печати.
Вотъ они.
Прометею.
Когда душа твоя въ одномъ увидитъ свѣтѣ
Ложь съ правдой, съ благомъ зло,
И обойметъ весь міръ въ одномъ любви привѣтѣ --
Что есть и что прошло;
Когда узнаешь ты блаженство примиренья,
Когда твой умъ пойметъ,
Что только въ призракѣ ребяческаго мнѣнья
Добро и зло живетъ,--
Тогда наступитъ часъ -- послѣдній часъ творенья:
Твой свѣтъ однимъ лучомъ
Разсѣетъ цѣлый міръ туманнаго видѣнья
Въ тяжеломъ снѣ земномъ.
Преграды рушатся, расплавлены оковы
Божественнымъ огнемъ,
И утро вѣчное восходитъ жизни новой
Во всѣхъ и всѣ въ Одномъ.
Вл. Сол.
1.
Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни...
Жизнь -- игра тѣней,
Рядъ далекихъ отраженій
Вѣчно свѣтлыхъ дней.
2.
Но сливаются ужъ тѣни,
Прежнія черты
Прежнихъ яркихъ сновидѣній
Не узнаешь ты.
3.
Сѣрый сумракъ предразсвѣтный
Землю всю одѣлъ;
Сердцемъ вѣщимъ ужъ привѣтный
Трепетъ овладѣлъ.
4.
Голосъ вѣщій не обманетъ.
Вѣрь, проходитъ тѣнь --
Не скорби-же; скоро встанетъ
Новый вѣчный день.
Вл. Сол.
9 іюня 1876 г. Онъ уѣхалъ съ однимъ изъ дневныхъ поѣздовъ. Прощаясь, мы думали, что разстаемся надолго,-- можетъ-быть, навсегда. Однако, судьба судила иначе.
17-го марта 1875 г., за No 351, отъ совѣта университета пошло соотвѣтственное представленіе на имя попечителя Московскаго учебнаго округа, воспроизводящее какъ донесеніе Факультета, такъ и опредѣленіе совѣта. Отвѣта на это представленіе пришлось ждать довольно долго -- почти до половины іюня, т. е. какъ разъ до тѣхъ дней, когда такой унылой развязкой завершился -- какъ-бы окончательно -- столь быстро развернувшійся романъ Соловьева въ Дубровицахъ. 18-го апрѣля 1875 г., въ пятницу пасхальной недѣли, Соловьевъ писалъ, какъ мы знаемъ, кн. Д. Н. Цертелеву, {См. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1093-е.} что на-дняхъ онъ долженъ ѣхать въ Петербургъ на недѣлю, и что 8-го мая у него экзаменъ. Объ этой поѣздкѣ въ Петербургъ у насъ была рѣчь въ главѣ двѣнадцатой и въ главѣ шестнадцатой. Изъ разсказа Е. М. Поливановой теперь усматривается, что уже къ самому началу мая мѣсяца Соловьевъ былъ, во всякомъ случаѣ, въ Москвѣ. Объ экзаменѣ мы имѣемъ документальное подтвержденіе въ расписанія испытаній студентамъ историко-филологическаго факультета на весну 1875 г. {Копія съ этого расписанія была сообщена намъ С. И. Соболевскимъ.} Здѣсь, въ столбцѣ съ заголовкомъ; III-ій курсъ, и подъ датой: 8-го мая, четвергъ, значатся два экзамена -- по греческому языку и по философіи. Именно въ этотъ самый день, вечеромъ, Соловьевъ былъ въ первый разъ на дому у родителей Е. М. Поливановой... Въ томъ-же письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева Соловьевъ выражаетъ намѣреніе выѣхать къ своему другу 8-го мая или 9-го. Надо думать, что планъ этотъ разстроился, ибо, судя по разсказу Е. М. Поливановой, около только-что указаннаго срока Соловьевъ отбылъ "въ Тулу", {Путь въ Липяги идетъ на Рязань (см. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1096).} а 15-го мая онъ уже въ Дуброввцахъ, подъ Москвою. Изъ Дубровицъ онъ выѣзжалъ въ Москву лишь на короткое время я въ общемъ прогостилъ у Поливановыхъ приблизительно до 9-го іюня. За этотъ немногонедѣльный промежутокъ времени, который былъ отданъ отчасти и литературной работѣ, ибо въ іюньской книжкѣ Русскаго Вѣстника шло печатаніе отвѣта К. Д. Кавелину, Соловьевъ успѣлъ пройти черезъ довольно бурный личный романъ, богатый, какъ и предшествующій романъ съ Е. В. Романовой, прекрасными идеалистическими переживаніями, но такой-же пока неудачный въ смыслѣ осуществленія брачныхъ предположеній, съ такимъ-же грустнымъ переходомъ отъ да къ нѣтъ. Съ послѣдующими Фазами этого романа мы еще встрѣтимся въ дальнѣйшемъ изложеніи, но уже и теперь мы въ-правѣ сказать, что вмѣсто плохо налаживающейся эпиталамы намъ чудятся слова печальной баллады: --
Ritter, treue Schwesterliche
Widmet euch dies Herz;
Fordert keine andre Liebe,
Denn es macht mir Schmerz...1)
1) Schillers sämmtiehe Werke in zwölf Bänden; L Bd., Leipzig; Druck und Verlag von Philipp Reclam jun.; S. 176 (Ritter Toggenburg).-- Слова эти припомнилъ С. М. Соловьевъ-младшій, передавая намъ нѣкоторыя подробности, относительно романа въ Дубровицахъ.
Е. Н. Шуцкая 141 -- С. М. Лукьянову
1915 ноября 30
Москва
Милостивый государь Сергей Михайлович!
Очень извиняюсь, что до сих пор не ответила на Ваше письмо. Исполняя Ваше желание и просьбу Сергея Михайловича Соловьева142, я постараюсь поделиться с Вами моими воспоминаниями о Владимире Сергеевиче. К счастию, у меня сохранились дневник, мои письма того времени к моей матери143, где очень подробно описывались все наши встречи с ним и беседы, благодаря чему я вполне могу воспроизвести их, хотя с тех пор прошло уже более 35 лет.
Познакомилась я с Влад<имиром> Серг<еевичем> в 1879 г. в селе Дубровицах Подольского уезда у наших общих знакомых Поливановых144. Мы проводили лето около них на даче в Ивановском. Владим<ир> Сергеев<ич> часто приезжал туда вместе с другом своим -- Львом Михайловичем Лопатиным145, чтобы отдохнуть в близкой ему семье, и на это время оставлял все свои занятия.
Нас собирался там большой кружок молодежи, устраивались спектакли, которые Влад<имир> Серг<еевич> охотно посещал и вообще принимал участие во всех наших затеях, как ни странно это казалось. Напр<имер>, он очень любил играть в так называемый "зверинец". Выбирал себе роль самых диких зверей, и игра эта кончалась тем, что Влад<имир> Серг<еевич> разражался таким неудержимым, ему одному свойственным, смехом. Поднимался такой шум, что прибегали старшие узнать, что случилось. Мы все очень гордились его участием в наших затеях.
Зимой того же года я продолжала встречаться с Влад<имиром> Серг<еевичам> в доме моей тетки П. Н. Венкстерн146 (проживавшей на Старой Конюшенной), у которой я тогда гостила. В то время у нас основался кружок любителей, ставивших пьесы Шекспира, который вскоре завоевал себе некоторую известность в Москве под названием Шекспировского кружка. Руководителями его были Лев Иванов<ич> Поливанов, Р. М. Павлов и С. А. Юрьев147.
Влад<имир> Серг<еевич> относился с большим интересом к Шекспир<овскому> кружку, любил бывать на репетициях и вместе с нами волновался на представлениях. Мне пришлось играть в "Гамлете" роль Офелии148. Кроме того, у нас ставились пьесы и совсем другого характера: юмористические сочинения наших братьев и их товарищей, в которых Вл<адимир> Серг<еевич> тоже участвовал как автор. Напр<имер>, в "Альсиме"149. Вл<адимир> Серг<еевич> сам в них не играл, но не пропускал ни одного представления, садился всегда в первом ряду и подбадривал актеров, начиная в смешных местах громко смеяться своим характерным смехом, заражая им и остальную публику. Мы уже заранее радовались, когда Влад<имир> Серг<еевич> являлся на эти представления, зная, что наверно успех их был обеспечен.
У нас часто устраивались танцевальные вечера. Влад<имир> Серг<еевич>. сам никогда не танцевавший, очень любил смотреть на нас -- молодежь, причем его любимой позой было стоять, прислонившись к двери кабинета, скрестив руки, и смотреть на нас своими необыкновенными глазами, с доброй, снисходительной улыбкой на устах. Он часто делал свои наблюдения и потом сообщал их нам.
Иногда все-таки Владим<ир> Серг<еевич> поражал нас своими странными выходками. Помню, как однажды мы возвращались целой компанией молодежи от одних знакомых. Вечер был чудный, и мы решили идти пешком. Влад<имир> Серг<еевич> шагал рядом своими длинными ногами. Вдруг мы видим, что он сходит с тротуара, подходит к извозчику и высыпает ему всю мелочь из своих карманов со словами: "Вот тебе, голубчик. Только, ради бога, не приставай ты к нам. Видишь, какая чудная ночь!" Много мы тогда шутили и смеялись над этой выходкой.
В то время Соловьев начал уделять мне особенное внимание, стал искать постоянных встреч со мной, ездить даже на коньки к Фомину, где мы катались, мерз, простужался и все-таки ездил. Когда мы собрались на так называемый "бал маркиз" в Благородном собрании 27-го декабря, он просил позволения приехать посмотреть на наши туалеты. Все это было так несвойственно Вл<адимиру> Серг<еевичу>, что обратило общее внимание, и молодежь не преминула начать меня дразнить, говоря, что я "покорила философию нашего века".
Тогда же Вл<адимир> Серг<еевич> задумал вдруг писать светский роман и приходил советоваться со мной относительно своей героини. Однажды он ужасно насмешил, прося описать ему дорожный туалет молодой дамы, чтобы это было comme il faut {как следует, прилично (франц.).} и чтобы непременно было что-нибудь розовое в голове, и остался очень доволен, когда я ему описала такой туалет. Кажется, роман этот никогда не был докончен.
Мне очень льстило внимание Влад<имира> Серг<еевича>. Я гордилась тем, что он находит удовольствие в беседах со мной, но, будучи еще очень молоденькой девушкой, я не придавала его ухаживанию особенного значения. Все мы были как-то немножно заинтересованы друг другом, и поэтому я была страшно поражена и огорчена, когда в январе той же зимы, уже в 1880 г., Влад<имир> Серг<еевич> сделал мне предложение.
Вот так я описала это своей матери:
"В день моего рождения, 16-го января, Соловьев сделал мне предложение. Я замечала уже давно, что он немного ухаживает за мной, но никак не ожидала такого окончания! 16-го на вечере он был очень грустен и расстроен; несколько раз подходил ко мне, начинал говорить, но кто-нибудь всегда мешал. Наконец, во время мазурки он мне сказал, что, вероятно, не успеет мне объяснить свою просьбу, но чтобы я после его ухода взяла книгу, котор<ая> лежит на столе в кабинете моего двоюродного брата, и прочла бы подчеркнутое место на 150-й странице. Это было уже четыре часа утра, так что мне недолго пришлось ждать. Оказалось, что это были стихи Гейне, а подчеркнутое место: "Sei mein Weib, sei mein Herz dein Vaterland und Vaterhaus" (Будь моей женой, да и будет мое сердце твоей родиной и отечеством)150. Как мне жаль, что он это сделал! Я перед ним преклоняюсь, как перед гением, считаю его хорошим человеком, но никогда не думала быть его женой: есть в нем много черт мне несимпатичных, много странностей, иногда он бывает очень резок и нервен, а главное -- я не люблю его. Но как тяжело мне его огорчить! Благослови меня, милая мама. Дай бог, чтобы я сумела ему так сказать, чтобы это его не обидело и не огорчило".
Через несколько дней Соловьев к нам приехал за ответом. Вот что я писала матери:
"Вчера я решительно отказала Соловьеву. До этого вторника он все хворал, и первый его выход был к нам, хотя он еще не совсем поправился. Не могу описать тебе, до чего мне было тяжело! Он все время подходил ко мне, но я долго не решалась заговорить. Наконец, видя, что надо решиться, я остановилась посреди залы, и тут у нас произошло объяснение. Он спросил меня, вполне ли я поняла, что было подчеркнуто в книге? Я ответила -- "да", т. е. что поняла, и обратилась к нему, чтобы сказать "нет", но была до того взволнована, что у меня недостало голоса, и я только могла пошевелить губами. Соловьев сам был ужасно расстроен, но хотел все-таки дать мне успокоиться. Помолчав немного, он опять спросил: "Вы ведь поняли, что я этим хотел сказать! Другими словами, я делаю Вам предложение. Согласны Вы или нет?" Собравшись с силами, я ответила только "нет", не прибавляя ничего. Он тоже ничего не сказал, и мы молча простояли несколько минут, не решаясь взглянуть др<уг> на друга, и потом разошлись в разные стороны. Мне до того было жалко Соловьева, что, кажется, чтобы утешить его, я даже вышла бы за него. Такое у него было страдальческое лицо".
После этого мы некоторое время не виделись с Влад<имиром> Серг<еевичем>, но в феврале 1880 г. опять с ним встретились на вечере у П<авловы>х151. Вот что я писала матери об этой встрече:
"На вечере у П<авловых> у нас с Соловьевым был разговор, после которого мне стало легко и весело на душе. В начале вечера он был чрезвычайно мрачен, но потом улучил минутку, когда я осталась одна, и сказал, что ему надо поговорить со мной. Я так и чувствовала, о чем он заговорит, и действительно угадала. Он спросил меня, должен ли он считать мой отказ моим последним словом или это может перемениться? Я сказала ему, что ответила "нет" потому, что не чувствую в себе той любви, которая одна может заставить меня переменить решение, что я глубоко уважаю его, но думаю, что он бы сам был недоволен, если бы я ответила ему "да", не имея этого чувства. Он тогда спросил, может ли оно явиться со временем и согласился сам со мной, что на это я не могу ответить, т. к. по желанию нельзя ни полюбить, ни разлюбить человека. Ему, кажется, очень понравилось, что я с ним так доверительно поговорила, и он мне это даже выразил: "Не всякая женщина могла бы так правдиво и откровенно ответить. Я никогда этого не забуду и искренно Вас за это благодарю. Я сделал ошибку, заговорив слишком рано о своем чувстве". Я еще сказала, что лучше, что так все кончилось: слишком мы разные люди, разные у нас вкусы и взгляды. "Неужели Вы думаете, что я стал бы Вас стеснять? Я понимаю молодость!"
После этого разговора он стал очень весел, и мы расстались друзьями. Хотя я ему не дала никакой надежды, но боюсь, что она у него осталась".
Вскоре я уехала из Москвы и все лето не видалась с Влад<имиром> Серг<еевичем>. Осенью 1880 г. мы опять встретились, и у нас установились самые дружеские отношения. Мы даже ездили целой компанией вместе с ним и его другом Львом Мих<айловичем> Лопатиным к Троице. Посетили там схимника Варнаву152, который долго беседовал с Соловьевым и на прощание ему сказал: "Будешь ты большим князем!" Вероятно, предрекая его мировую известность.
После этого мы опять долго не видались с Влад<имиром> Сергеевичем, но добрые отношения у нас сохранились навсегда, и даже после моего замужества он несколько раз бывал у меня в доме. Последние годы его жизни мне не приходилось с ним встречаться, хотя я имела постоянные сведения о нем через Л. М. Лопатина.
Вот, милостивый государь, мои воспоминания о В. С. Соловьеве, которые я могу предоставить в Ваше распоряжение. Писем Владимира Сергеевича у меня не было.
Примите уверения в совершенном почтении
Е. Шуцкая (урожд. Клименко).
P. S. Буду очень благодарна, если Вы известите меня о получении этого письма.
142 Соловьев Сергей Михайлович (1885--1942), поэт, племянник Вл. С. Соловьева, издатель его сочинений, оказывал большую помощь С. М. Лукьянову в подготовке материалов для биографии Вл. С. Соловьева.
143 Местонахождение архива Е. Н. Шуцкой не установлено.
144 Летние месяцы семья подруги Е. Н. Шуцкой -- Елизаветы Михайловны Поливановой -- проводила на даче в с. Дубровицы Подольского уезда Московской губернии. С Л. И. Поливановым эта семья в родственных связях не состояла (см. примеч. 135; Лукьянов С. М. Указ. соч., кн. 3 с. 54). В с. Ивановском, что в одной версте от Дубровиц, находилась дача Венкстернов родственников автора воспоминаний С Е. М. Поливановой Вл. С. Соловьев познакомился зимой 1875 г. на Московских высших женских курсах В. И. Герье.
145 Лопатин Лев Михайлович (1855--1920) философ, по взглядам близок к Вл. С. Соловьеву, с которым его связывали дружеские отношения еще с догимназических времен, профессор Московского университета (с 1892), председатель Московского психологического общества, редактор журнала "Вопросы Философии и Психологии".
146 Венкстерн Прасковья Николаевна, вероятно, мать А. А. Венкстерна.
147 Юрьев Сергей Андреевич (1821--1888), театральный деятель, критик, переводчик. Павлов Рафаил Михайлович (1820-е -- 1911), помощник библиотекаря Румянцевского музеума, публицист, критик. См. так же примеч. 135.
148 В ноябре 1880 г. состоялась премьера трагедии Шекспира. См. также примеч. 134. 149 Роли исполняли: Альсим -- В. Е. Гиацинтов, Элеонора -- Л. М. Лопатин, Сатана -- А. А. Венкстерн. См. также примеч. 139.
150 Первое четверостишие стихотворного цикла Гейне "Трагедия" (1829):
Бежим! Ты будешь мне женой,
Мы отдохнем в краю чужом!
В моей любви ты обретешь
И родину и отчий дом.
(Гейне Г. Полн. собр. соч., т. 2, М. -- Л., 1948, с. 96).
151 Шекспиристы собирались на квартире сестры актера Н. М. Павлова (по сцене: Бицына) -- Евгении Михайловны.
152 Варнава, схимник черниговского скита Троице-Сергиевой лавры.
143 Местонахождение архива Е. Н. Шуцкой не установлено.
144 Летние месяцы семья подруги Е. Н. Шуцкой -- Елизаветы Михайловны Поливановой -- проводила на даче в с. Дубровицы Подольского уезда Московской губернии. С Л. И. Поливановым эта семья в родственных связях не состояла (см. примеч. 135; Лукьянов С. М. Указ. соч., кн. 3 с. 54). В с. Ивановском, что в одной версте от Дубровиц, находилась дача Венкстернов родственников автора воспоминаний С Е. М. Поливановой Вл. С. Соловьев познакомился зимой 1875 г. на Московских высших женских курсах В. И. Герье.
145 Лопатин Лев Михайлович (1855--1920) философ, по взглядам близок к Вл. С. Соловьеву, с которым его связывали дружеские отношения еще с догимназических времен, профессор Московского университета (с 1892), председатель Московского психологического общества, редактор журнала "Вопросы Философии и Психологии".
146 Венкстерн Прасковья Николаевна, вероятно, мать А. А. Венкстерна.
147 Юрьев Сергей Андреевич (1821--1888), театральный деятель, критик, переводчик. Павлов Рафаил Михайлович (1820-е -- 1911), помощник библиотекаря Румянцевского музеума, публицист, критик. См. так же примеч. 135.
148 В ноябре 1880 г. состоялась премьера трагедии Шекспира. См. также примеч. 134. 149 Роли исполняли: Альсим -- В. Е. Гиацинтов, Элеонора -- Л. М. Лопатин, Сатана -- А. А. Венкстерн. См. также примеч. 139.
150 Первое четверостишие стихотворного цикла Гейне "Трагедия" (1829):
Бежим! Ты будешь мне женой,
Мы отдохнем в краю чужом!
В моей любви ты обретешь
И родину и отчий дом.
(Гейне Г. Полн. собр. соч., т. 2, М. -- Л., 1948, с. 96).
151 Шекспиристы собирались на квартире сестры актера Н. М. Павлова (по сцене: Бицына) -- Евгении Михайловны.
152 Варнава, схимник черниговского скита Троице-Сергиевой лавры.
"Княжеский дом" или "Дом отдыха для большевиков"?
отрывки из дневников, собранных на сайте проекта Прожито проливают совсем немного света на то, что стало с музейной коллекцией из Дубровиц
Мендельсон Николай Михайлович, историк, филолог, преподаватель
1924 год
11/VIII Вчера в составе 11 душ (Шура, Еля, Нина, Лида, Боря, Паша, Катя, Катюшка, Кира, Вера и я) путешествовали в Дубровицы. И приятно, и грустно было побродить по местам, с которыми связано столько воспоминаний. Много вырублено, в имении загажено, сор, бумажки и всякая гадость — следы культурнейших русских экскурсантов. Некоторые старые дачи почти разрушились.
Палисадники у дачи Пеньевских и соседних заросли. Обиднее всего, что вырублена роща от парка к Лемешову. И за всем тем — красота неописанная: и от рек, и от разнообразной растительности, и от Боярского луга, и от «дороги в лес за баню». Увы! вырублен и «проспект». Много вновь распахано. Церковь цела, только статуи исчезли. Во время нашего пребывания, ее показывали. Я не пошел по какому-то смутному чувству, формулировать которое не берусь. По словам сторожихи, у которой мы пили чай, в церкви служат. В княжеском доме — Музей. Множество народу бродит по усадьбе.
На том берегу Десны, где мы не были (жаль — из-за «святого колодца»), из-за отсутствия лав, на лугу раскинулись палатки пионерского лагеря... Und neues Zeben (Leben) blüht aus der Ruinen! (И новая жизнь зацветет на руинах). Порядком устали, так как, по самому скромному подсчету, исходили верст 20-22. Все время вспоминали, декламировали из «Альманаха». Желаю новому поколению, тому, что в пионерских лагерях, вместе с новыми, нами не испытанными радостями, которые, несомненно, даст ему жизнь, испытать хоть частицы и тех, которые мы когда-то испытывали в милых Дубровицах. — В Москве два кризиса: сахарный и с черным хлебом. У булочных хвосты. Вера сейчас уехала в Подольск, рассчитывает там добыть сахару. — Пятнадцатого исчезаем отсюда. Жаль будет уезжать в такую дивную погоду!
1924 год
11/VIII Вчера в составе 11 душ (Шура, Еля, Нина, Лида, Боря, Паша, Катя, Катюшка, Кира, Вера и я) путешествовали в Дубровицы. И приятно, и грустно было побродить по местам, с которыми связано столько воспоминаний. Много вырублено, в имении загажено, сор, бумажки и всякая гадость — следы культурнейших русских экскурсантов. Некоторые старые дачи почти разрушились.
Палисадники у дачи Пеньевских и соседних заросли. Обиднее всего, что вырублена роща от парка к Лемешову. И за всем тем — красота неописанная: и от рек, и от разнообразной растительности, и от Боярского луга, и от «дороги в лес за баню». Увы! вырублен и «проспект». Много вновь распахано. Церковь цела, только статуи исчезли. Во время нашего пребывания, ее показывали. Я не пошел по какому-то смутному чувству, формулировать которое не берусь. По словам сторожихи, у которой мы пили чай, в церкви служат. В княжеском доме — Музей. Множество народу бродит по усадьбе.
На том берегу Десны, где мы не были (жаль — из-за «святого колодца»), из-за отсутствия лав, на лугу раскинулись палатки пионерского лагеря... Und neues Zeben (Leben) blüht aus der Ruinen! (И новая жизнь зацветет на руинах). Порядком устали, так как, по самому скромному подсчету, исходили верст 20-22. Все время вспоминали, декламировали из «Альманаха». Желаю новому поколению, тому, что в пионерских лагерях, вместе с новыми, нами не испытанными радостями, которые, несомненно, даст ему жизнь, испытать хоть частицы и тех, которые мы когда-то испытывали в милых Дубровицах. — В Москве два кризиса: сахарный и с черным хлебом. У булочных хвосты. Вера сейчас уехала в Подольск, рассчитывает там добыть сахару. — Пятнадцатого исчезаем отсюда. Жаль будет уезжать в такую дивную погоду!
Николай Михайлович Мендельсон.
После революции работал библиотекарем Публичной библиотеки имени Ленина.
После революции работал библиотекарем Публичной библиотеки имени Ленина.
(15 февраля 1872 - 6 февраля 1934)
«Московский Отдел Народного образования... может сообщить следующее: Музей-усадьба «Дубровицы» является памятником усадебной культуры и быта XVIII века. Дом-музей, по заключающимся в нем историко-художественным коллекциям — памятник большого художественного значения... Таких домов-усадеб на территории Московской губернии можно сейчас насчитать только единицы...»
Алексей Васильевич Орешников, сотрудник Исторического музея, специалист по русской и античной нумизматике.
1927 год
1 сентября (19 августа). +10°. Свежий день, но ясный. С поездом в 10 ч. поехали: М.В. Будылина, Н.А. Бакланова и я в Дубровицы; от Подольска взяли за 3 р. 50 к. извозчика; доехали до Десны, через которую перешли по лаве (пешеходный мост).
Дворец Голицыных, т.е. комнаты, пустой, вся обмеблировка, вещи (фарфор, бронза, картины и проч.) перевезены в Никольское-Урюпино, в Московский фонд (в Донском монастыре) и в Третьяковскую галерею (главным образом, портреты), кое-что осталось, я отобрал для Музея 2 предмета: 1) мундир или кафтан князя Б.А. Голицына с витриною; и 2) проект храма Спасителя Витберга; предложили 2 люстры, но я принял их условно.
Познакомился с заведующим, Сергеем Иннокентьевичем Дараганом, и его женой; они пригласили в одну из комнат нижнего этажа дома, которая содержится неопрятно, стол покрыт грязнейшею клеенкой, посуда грязная, но пришлось пить; съедобное, ветчины, хлеба мы привезли с собою. Подкрепившись, осмотрели пустые комнаты, после отправились к церкви Знамения, начатой постройкой в 1690 г. и освященной, кажется, в 1704 г. в присутствии Петра Великого; архитектор — Тессин.
Церковь как снаружи, так и внутри очень интересна, но с православными храмами ничего общего не имеет; очень хорош иконостас по резьбе; иконы в стиле ушаковских, кроме местных Спасителя и Божией Матери живописного характера, работы, по-моему, юго-западных мастеров XVIII в. Затем началось искание извозчика, которого насилу нашли за 4 р. Посидев с ½ часа в парке, полюбовавшись прелестными берегами Десны, в 5 ч. уехали.
Грустно смотреть на это типичное дворянское гнездо, в котором будет устроен дом отдыха для большевиков...
2 сентября (20 августа). +8°. Н.Д. Протасов попросил меня подать директору Музея счет на вчерашнюю поездку, я подал такой: билет железнодорожный 1 р. 16 к. (и обратный), за 2 конца извозчика от Подольска до Дубровиц 6 р., всего 7 р. 16 к.
10 сентября (28 августа). +7°. ...Из Оружейной палаты приехал в фонд МОНО в Донском монастыре, где мне сказали, что скоро привезут для Исторического музея вещи из Дубровиц.
22 сентября (9 сентября). +5°. Сегодня мне 72 года! Тяжело жилось мне благодаря тяжелой обстановке, созданной большевиками, надежды на улучшение никакой не вижу. Ночью очень болела правая рука около плеча, неужели повторятся прошлогодние боли? В 1 ч. ездил в Донской монастырь, в одной из упраздненных церквей которого устроен склад МОНО, куда привезены вещи из Дубровиц, виденные мною; склад заперт, хотя вчера по телефону сказали, что будет открыт. Какое невежество!
1927 год
1 сентября (19 августа). +10°. Свежий день, но ясный. С поездом в 10 ч. поехали: М.В. Будылина, Н.А. Бакланова и я в Дубровицы; от Подольска взяли за 3 р. 50 к. извозчика; доехали до Десны, через которую перешли по лаве (пешеходный мост).
Дворец Голицыных, т.е. комнаты, пустой, вся обмеблировка, вещи (фарфор, бронза, картины и проч.) перевезены в Никольское-Урюпино, в Московский фонд (в Донском монастыре) и в Третьяковскую галерею (главным образом, портреты), кое-что осталось, я отобрал для Музея 2 предмета: 1) мундир или кафтан князя Б.А. Голицына с витриною; и 2) проект храма Спасителя Витберга; предложили 2 люстры, но я принял их условно.
Познакомился с заведующим, Сергеем Иннокентьевичем Дараганом, и его женой; они пригласили в одну из комнат нижнего этажа дома, которая содержится неопрятно, стол покрыт грязнейшею клеенкой, посуда грязная, но пришлось пить; съедобное, ветчины, хлеба мы привезли с собою. Подкрепившись, осмотрели пустые комнаты, после отправились к церкви Знамения, начатой постройкой в 1690 г. и освященной, кажется, в 1704 г. в присутствии Петра Великого; архитектор — Тессин.
Церковь как снаружи, так и внутри очень интересна, но с православными храмами ничего общего не имеет; очень хорош иконостас по резьбе; иконы в стиле ушаковских, кроме местных Спасителя и Божией Матери живописного характера, работы, по-моему, юго-западных мастеров XVIII в. Затем началось искание извозчика, которого насилу нашли за 4 р. Посидев с ½ часа в парке, полюбовавшись прелестными берегами Десны, в 5 ч. уехали.
Грустно смотреть на это типичное дворянское гнездо, в котором будет устроен дом отдыха для большевиков...
2 сентября (20 августа). +8°. Н.Д. Протасов попросил меня подать директору Музея счет на вчерашнюю поездку, я подал такой: билет железнодорожный 1 р. 16 к. (и обратный), за 2 конца извозчика от Подольска до Дубровиц 6 р., всего 7 р. 16 к.
10 сентября (28 августа). +7°. ...Из Оружейной палаты приехал в фонд МОНО в Донском монастыре, где мне сказали, что скоро привезут для Исторического музея вещи из Дубровиц.
22 сентября (9 сентября). +5°. Сегодня мне 72 года! Тяжело жилось мне благодаря тяжелой обстановке, созданной большевиками, надежды на улучшение никакой не вижу. Ночью очень болела правая рука около плеча, неужели повторятся прошлогодние боли? В 1 ч. ездил в Донской монастырь, в одной из упраздненных церквей которого устроен склад МОНО, куда привезены вещи из Дубровиц, виденные мною; склад заперт, хотя вчера по телефону сказали, что будет открыт. Какое невежество!
Алексей Васильевич Орешников
(9 сентября 1855 - 3 апреля 1933)
Орешников, кажется, был последним, кто видел дубровицкую реликвию, хранившуюся в специальной витрине - кафтан Бориса Алексеевича Голицына, его жилет и шпагу. Дальнейшая судьба этого экспоната неизвестна.
Вероятно, вещи попали на склад в Донской монастырь, но в Исторический музей так и не доехали. Впоследствии они могли быть переданы в любой из существоваших тогда музеев (вместе или по отдельности, в музеи по всей стране от Алма-Аты жо Владивостока), проданы, утрачены за ветхостью или переданы в качестве реквизита в театры и на киностудии.
Вероятно, вещи попали на склад в Донской монастырь, но в Исторический музей так и не доехали. Впоследствии они могли быть переданы в любой из существоваших тогда музеев (вместе или по отдельности, в музеи по всей стране от Алма-Аты жо Владивостока), проданы, утрачены за ветхостью или переданы в качестве реквизита в театры и на киностудии.
1 сентября 1940 года в деревне Дубровицы близ Подольска была сформирована 23-я сме-шанная авиадивизия. В своем составе она имела четыре авиаполка – 99-й, 213-й, 214-й ско-ростные бомбардировочные и 16-й истребительный авиаполки. Великую Отечественную войну авиадивизия встретила, имея на вооружении самолеты СБ, И-16 и МиГ-3. В. Е. Нестерцев писал в автобиографии: «В первый день войны я был вызван командующим ВВС МВО товарищем Сбы-товым, который приказал мне принять 23-ю авиадивизию в городе Ржеве и вылететь с ней на фронт в район города Борисово. 24 июня я с дивизией перелетел к месту назначения, заняв полевые аэродромы Приямино и Докудово... В августе 1941 года первым Указом Президиума Верховного Совета СССР за боевые действия под Оршей и Смоленском летчики 23-й смешанной авиадивизии были награждены орденами, в том числе и я орденом Красного Знамени»
История 23-го гвардейского Белгородского Краснознаменного авиационного полка дальнего действия
История 23-го гвардейского Белгородского Краснознаменного авиационного полка дальнего действия
Copyright © 2019-2023 Усадьба Дубровицы. Музей, которого нет
При копировании материалов желательно ссылаться на проект. Авторы оставляют за собой право на изменение материалов в связи с появлением новых данных или для уточнения ранее размещенной информации.
Фото на сайте: Википедия, "Усадебный экспресс", pastvu.com, Госкаталог, из собраний музеев, архивов и библиотек, из личных архивов жителей поселка Дубровицы, участников сообществ поселка Дубровицы в социальных сетях. В случае возникновения претензий просьба связаться с нами по почте.
Все фотографии и репродукции используются в просветительских, образовательных и информационных целях. Права на фото принадлежат их авторам. Источник указан в случаях, когда его удается установить.
Ваши отзывы, пожелания, истории и ценные для музея находки присылайте "смотрителям музея" по почте. Нет почты? Тогда звоните.
